Родимая сторонка

По тебе, широка улица,
Последний раз хожу.
На тебя, моя зазнобушка,
Последний раз гляжу.

Из-под ног их во все стороны шарахнулись с дороги перепуганные насмерть куры. На улицу повыбегали бабы и девки.

Оглядываясь назад и скаля белые зубы, Мишка толкнул брата в бок. Гармонь перевела дух и запела вместе с Мишкой по-новому:

Как родная меня мать
Провожала-а-а…

Василий, наливаясь от натуги кровью, поддержал брата могучим ревом:

Тут и вся моя родня
Набежала-а-а.

— Будет вам, охальники! — закричала им сквозь слезы мать. — Постыдились бы людей-то!

Сыновья, не слушая, пели:

Ах, куда ты, паренек?
Ах, куда ты?

Тимофей хмурился все больше. Песня обидно напоминала ему о ссоре с сыновьями, о сегодняшнем разговоре с Алешкой:

Лучше б ты женился, свет,
На Арине.
С молодой бы жил женой,
Не ленился.

А Мишка, в дугу выгибая зеленый мех гармонии, пел бессовестно:

Тут я матери родной
Поклонился.
Поклонился всей родне
У порога.
Не скулите обо мне,
Ради бога.

Почесывая белый загривок, богомольный сват свернул с дороги, от срама подальше, и пошел сторонкой; дядя Григорий стал отставать помаленьку от ребят, сконфуженно посмеиваясь; только Тимофей, оставшись один, шел теперь за ними, как на веревке, нагнув голову.

За околицей, посреди поля, ребята остановились. Мишка торопливо обнял мать, ткнулся отцу в бороду.

— Гармонию, тятя, мою не продавай…

Василий, отведя жену в сторону, строго наказывал ей:

— Живи тут оккуратно без меня. Тятю и маму слушайся…

И, поправляя на плечах котомку, хватился вдруг:

— Где же Олешка-то у нас?

Отец с матерью помрачнели, будто ничего и не слышали.

Только Парашка встрепенулась, глядя на всех испуганными глазами.

Прижимая к боку Мишкину гармонию, Тимофей долго глядел вслед сыновьям, пока не скрылись оба за поворотом.

Пошли все молча домой.

Уже около самой околицы провожающих нагнал Елизар Кузовлев. Домой, видать, поспешает. До того разгорелся в дороге — и ворот у рубахи расстегнул. Поздоровался — и дальше.

— В Степахино летал, что ли, Елизар Никитич?

Приостановился Елизар, пошел рядом. Как поотстали маленько от баб, сказал:

— В совхозе был, Тимофей Ильич. Думаю перебраться туда к машинам поближе. Я ведь и в армии-то около машин больше терся. Люблю это дело.

— Примают?

— То-то, что нет. Своих, говорят, хватает пока.

Ничего не сказал Тимофей, попытал только:

— Примут ежели — и бабу с собой?

— Со стариками останется. А там видно будет.

Сам притуманился, вздохнул:

— Мы с ней в два веника метем. Несогласная она со мной насчет новой жизни.

Усмехнулся зло и горько:

— Такая, брат, баба, что спереди любил бы, сзади убил бы! Зарок имеет кулацкий. Не вышибешь никак…

До самого ручья молчали. Как расходиться, Елизар сказал сердечно:

— Худое наше дело, Тимофей Ильич. У меня работать есть кому, да вот лошади нет. У тебя лошадей пара, да работников мало. Таисья-то, поди, не засидится тут, к мужу уедет. А вдвоем со старухой много ли вы нахозяйствуете!

— У меня другая статья! — сердито возразил Тимофей. — Мишка домой к весне вернется…

— Чего ему здесь делать-то? — насмешливо удивился Елизар. — Чертоломить с утра до ночи без толку?!

— Да и Олешка при мне.

Елизар остановился даже.

— А ведь я думал, Тимофей Ильич, все трое они уехали. Как повстречаться мне с ними, гляжу — Олешка-то из-за гумен как раз выходит на дорогу, к братьям. Провожать, значит? Вот оно что!

Белея от испуга и гнева, Тимофей охнул:

— Ушел-таки, подлец!

Опустил голову и сказал тихо и горько:

— Н-ну, мать, нет у нас с тобой больше сыновей!

Бабы завыли в голос.

В ГОРУ — ПОД ГОРУ

1

Беда стряслась с Елизаром Кузовлевым нежданно-негаданно. Пока учился он зиму на курсах трактористов, от него ушла жена.

Сказал ему об этом Ефим Кузин, приехавший из Курьевки в совхозную мастерскую за шестеренками для триера.

— Не хотел я огорчать тебя, Елизар Никитич, вестью такой, да что сделаешь! — виновато оправдывался он, взглядывая с участием на потемневшее лицо Елизара. — Правду не схоронишь. Не я, так другие скажут…

Тяжело опустившись на кучу железного хлама, вытаявшего из-под снега, Елизар спросил упавшим голосом:

— Куда ушла-то? Давно ли?

Ефим сел рядом, то снимая, то надевая варежки.

— На той неделе еще. Батько твой тогда же ладился ехать к тебе, да занемог что-то.

Не своим голосом Елизар спросил еще тише:

— Схлестнулась, что ли, с кем без меня?

Ефима недаром звали в деревне Глиной. Из него нельзя было слова лишнего выдавить. И сейчас, прикрыв маленькие глазки длинными желтыми бровями, он долго и упорно молчал, глядя в землю.

— Врать не хочу. Не знаю. У родителей своих живет сейчас. Из колхоза выписалась вон.

— Да люди-то что говорят? — уже не спросил, а выкрикнул Елизар.

— Рази ж их переслушаешь всех! — удивился Ефим, поднимая одну бровь. — Трепали бабы про это, да ведь… Эх!