Родимая сторонка

Он уже пообмяк после ссоры, хоть и был все еще хмур и суров с виду. Со старшим сыном примиряло Тимофея то, что Василий не потребовал сразу раздела земли да и скот оставлял пока отцу же. Помаленьку остывал гнев и на Мишку. «Пусть поработает до весны на людях-то, — размышлял он, — корысти большой от него не будет, зато хоть ума понаберется. А баловаться там ему Василий не даст».

За чаем старший сын совсем покорил отца хозяйской заботливостью.

— Не́чего, тятя, кобылу-то зря на станцию гонять, — сказал он. — И пешком дойдем, тут и всего-то шесть верст. Запряги ты лучше старого Бурку, а мы с Мишкой съездим на нем до обеда в за́секу. Надо бревна там из леса к дороге вытащить да в штабель скласть, чтобы не погнили. Без нас вы надорветесь тут с ними…

Растроганно глядя на ребят, Тимофей предупредил:

— Глядите, к поезду не опоздать бы.

— Успеем. До вечера долго еще.

Уходя запрягать Бурку, проверил, все ли приготовили бабы ребятам в дорогу.

— Белье-то положили?

— Положили, тятенька, — торопливо ответила осунувшаяся за последние дни Таисья.

— Про соль не забудьте. В дороге понадобится — где ее возьмешь!

Мишке присоветовал:

— Струмент сапожный возьми с собой. Прохудятся у которого сапоги — сам починишь, новые-то не вдруг нонеча укупишь. Да и на тот случай сгодится, ежели работы не будет. Со струментом нигде не пропадешь.

Недовольно покосился на Алешку, который до того горячо помогал братьям укладываться, словно сам собирался в дорогу. Он столько напихал им в котомки разной еды, что даже мать подивилась:

— Куда уж столь много-то! Тут и троим в неделю не съесть.

Завязывая котомки, Таисья робко попросила свекра:

— Поеду и я в за́секу, тятенька.

Тимофей заворчал:

— Без тебя управятся. Бабье ли дело с бревнами возиться!

Но тут вступилась свекровь:

— Пусть едет, отец. Бабе хочется в последний-то день около мужика своего побыть…

Махнув рукой, Тимофей пошел на улицу.

…В засеку поехали все трое. Таисья взяла с собой корзинку для ягод и уселась рядом с мужем. Мишка, стоя на дрогах, правил. Он грозно крутил концом вожжей, то и дело покрикивая на Бурку, но тот плелся рысцой, недовольно потряхивая ушами.

Прижимаясь к плечу мужа, Таисья спрашивала тоскливо:

— Как же я, Вася, одна тут остануся?

Василий, долгим взглядом провожая диких уток, пронесшихся со свистом над пустым полем, сказал грубо:

— Куда мне тебя сейчас? В карман, что ли, положу?

И за всю дорогу не сказал больше ни слова притихшей жене, с грустью поглядывая кругом. В лесу стояла прохладная сушь. Желтым снегом опускались, кружась в воздухе, листья вянущих берез. Где-то горел муравейник, и горький дым его синим туманом висел недвижно меж деревьев. На вершине старой сосны одиноко стучал дятел.

Слушая шорох мертвой листвы под колесами, Василий тревожно думал, что вот старая жизнь у него кончилась, а новой еще нет, и неизвестно, какова она будет. Доведется ли еще когда-нибудь увидеть родные места? Или уже глядит он на них в последний раз?

Отвернувшись в сторону и украдкой вытерев глаза, сердито сказал брату:

— Погоняй, не с горшками едешь!

На вырубке остановились. Таисья как увидела вишневордеющие кругом кусты брусники, так и кинулась сразу к ним с корзинкой, на время забыв про все на свете. А братья выбрали место для штабеля, нарубили прокладок и, торопясь управиться к обеду, вытащили живо на передках десятка два бревен из леса к дороге. Оба успели только раззадориться в работе. Василий повеселел даже, и впервые за последние дни под светлыми усами его заиграла улыбка.

Бревна в штабель сложили шутя. Потом, радуясь свободе и томясь неистраченной силой, принялись озоровать, как в детстве бывало. Василий, косясь на брата притворно злыми глазами, напомнил ему:

— Жалко, удержала тогда меня мать в праздник, а то показал бы я тебе…

— Мне? — вызывающе хохотнул Мишка. — Да я бы тебя одной рукой к земле пригнул.

— Меня?

— Тебя.

— Ты?

— Я.

Минута — и оба, схватившись, начали, словно мальчишки, кататься по земле, кряхтя, вскрикивая и гогоча во все горло. Когда испуганная Таисья, бросив корзинку, подбежала к ним, Василий уже сидел на Мишке верхом и злорадно спрашивал:

— Живота али смерти?

Тот силился сбросить брата с себя, не желая сдаваться.

— Обманом-то и я бы тебя поборол!

— Я не обманом.

— А подножку зачем подставил?

— Ну, ладно, давай снова!

— Да будет вам, — улыбнулась Таисья. — Рады, что на волю вырвались. Небось при отце не посмели бы!

Домой возвращались повеселевшие. Всю дорогу братья не переставали озорничать и подшучивать друг над другом. Когда проезжали топкой низинкой, Василий закричал Мишке:

— Не видишь разве, тяжело коню-то! Дай вожжи-то мне, а сам слезь. Ты помоложе меня.

Не сообразив сразу, что Василий шутит, Мишка растерянно отдал ему вожжи и, тяжело вздохнув, собрался уже прыгать в черное месиво грязи. Но Василий, не умея хитрить, выдал себя смеющимися глазами. В отместку Мишка неожиданно и ловко уселся брату на плечи. Тому нельзя было ни сбросить его с себя, ни даже пошевелиться, иначе оба упали бы с телеги в грязь. Он только криво улыбался и молчал.

А Мишка, устраиваясь поудобнее, сердито выговаривал ему: