Родимая сторонка

— Матушки мои!

Идут все три сына по улице пьяные, чего с ними отродясь не было. Посередине — Мишка, гармонию себе на голову, охальник, поставил, да так и играет; сбоку от него — Василий, пиджак свой новый за рукав по земле тащит, сам что есть силы песни орет; с другого бока Алешка идет плясом, по земле картузом хлещет.

Вонзилась в сыновей глазами Соломонида, выпрямилась и застыла грозно на крыльце. Ни словом не выдала себя, пока не ввалились все трое во двор. Увидев мать, опешили сразу. Жалобно пискнув, умолкла гармонь.

— Где же это вы, бесстыдники, так налакались? — тихонечко спросила мать, не трогаясь с места. — Как теперь отцу-то покажетесь?

Мишка снял с головы тяжело вздохнувшую гармонь; Алешка, торопливо отряхнув картуз, прилепил его на затылок; Василии тоже поспешно накинул пыльный пиджак на плечи, но вдруг храбро выступил вперед и выкатил на мать остекленевшие глаза.

— А что нам батько?!. Мы сами с усами! Не век под его командой ходить!

— Кышь, ты! — испуганно оборвала его мать. — Ишь, чего городит! Вот как сам услышит, он тебе…

— Пусть слышит! — на всю улицу заорал Василий. — Может, я делиться желаю! Так ему и скажу: хватит на мне ездить! Я и сам хозяйствовать могу.

На крыльцо вышли захмелевшие гости вместе с хозяином.

— Тимофея Ильича я всегда уважу! — растроганно говорил жене Елизар, нащупывая нетвердой ногой ступеньки. — И не родня, а вот, видишь, в гости нас позвал. Не то что тесть! Да мне плевать на тестя, хоть он и отец тебе. Не с тестем жить, а с тобой…

И лез целоваться то к Тимофею, то к жене. Пылая от рюмки вина, а еще пуще от стыда и злости, Настя отпихивала мужа прочь.

— Людей-то посовестился бы! Мелешь, сам не знаешь чего.

Сват со сватьей кланялись Тимофею.

— Много довольны, сватушка. Теперь к нам просим милости!

А Василий, не видя, что отец стоит на крыльце, полосовал рубаху на себе.

— Хватит горб гнуть! Своим хозяйством хочу жить! Так и скажу прямо ему: давай мне лошадь, корову, избу…

Неожиданно трезвея, Мишка схватил брата за плечо.

— Больно много захотел, братан. А мы с Олешкой при чем останемся? Рази ж мы не наживали?

— Вы? — вскинулся на него Василий, смахивая с губ рукавом серую пену. — А много ли вы наживали, сопливики?!

— Кто? Я? — подпрыгнул Мишка. — На-ко, Олешка, подержи гармонь. Я ему сейчас…

Василий бросился к тыну выламывать кол.

— Тятенька! — отчаянно закричала Таисья, сбегая с крыльца. — Убьют ведь они друг дружку.

Прячась за спину Тимофея, сват со сватьей испуганно глядели на расходившегося зятя.

А Василий, выломив кол, кинулся было к Мишке, но Елизар удержал его, крепко обняв сзади вокруг пояса. С налитыми кровью глазами Мишка тоже рвался в драку из Алешкиных рук.

Не сходя с крыльца, Тимофей глядел исподлобья на сыновей помутневшим взглядом, выжидая чего-то. Мать спустилась с крыльца, спокойно приказала снохе:

— Неси воды.

Когда Василий, вырвавшись из рук Елизара, кинулся с колом на Мишку, она ловко ухватила его за ногу, и тот ткнулся лицом в траву.

Подбежала Таисья и вылила мужу на голову полведра воды. Он сел и заплакал, жалобно моргая глазами.

— Это как же?! Родной брат, а?! Руку на меня поднял! Н-ну, Мишка, я тебе этого не забуду. Ведь родной, а с кулаками на меня, а?

Пока бабы уводили Василия домой, Мишка невесть с чего полез драться на Алешку. Должно быть, из-за того, что тот удерживал его давеча от драки с Василием.

Но за Алешку вступилась взявшаяся откуда-то Парашка. Закрыв его собой, как курица цыпленка от ястреба, она встретила Мишку таким визгом и так жутко посмотрела на него своими цыганскими глазами, что тот попятился. А потом побрел прочь, держась за изгородь.

— Тимофей Ильич! — в пьяном восторге кричал уже с дороги Елизар, подражая командиру. — Дисциплины не вижу! Почему такая распущенность? Кто здесь у вас командир?

И хохотал, вскрикивая:

— Ой, не помереть бы со смеху!

Тимофей с крыльца говорил свату со сватьей:

— Уж вы извините, гости дорогие! Не привыкли у меня к вину ребята. Не умеют во хмелю себя соблюдать.

4

Уйти от отца Василий задумал еще с весны, да все не решался заговорить с ним о разделе; крутенек характером и тяжел на руку был родимый батюшка, коли не в час ему слово молвишь.

Но чего трезвый не скажет, то пьяный развяжет. Так и случилось с Василием в праздник. А на другой день, проспавшись, понял он, что ходу назад теперь нет. И когда начал отец суровый разговор с ним о вчерашней ссоре, Василий, головы не поднимая, сказал сухо:

— Давай, тятя, расходиться.

Отец умолк, оторопело глядя на него покруглевшими глазами. Опустившись на лавку, визгливо кашлянул, полез растерянно всей пятерней в бороду.

В доме сразу стало тяжело и тихо, как при покойнике. Мать, опершись на ухват, молча плакала около печи, Таисья с каменным лицом бесшумно убирала со стола; даже Мишка с Алешкой и те присмирели, забравшись с ногами на голбец.

Ни на кого не глядя, Василий оделся и сходил за уполномоченным деревни Синицыным.

— Ты уж, Иван Михайлович, будь у нас свидетелем при разделе, чтобы все справедливо было, по-хорошему… — говорил Тимофей, наливая ему рюмку вина.