Родимая сторонка

— Я сама сейчас Васю побужу! — повернулась живо от зеркала чернявая, как галка, сноха. Она уже успела надеть обнову — голубое платье из дареного сатина. Скрипя новыми полусапожками, выбежала в пустую избу, где спал муж.

Тимофей следом за ней пошел в сени. Там, под холщовым клетчатым пологом, сладко похрапывали Мишка с Алешкой.

В будние дни Тимофею частенько приходилось поднимать их с постели чересседельником, до того тяжелы были ребята на подъем после работы да ночных гулянок. Нынче, праздника ради, Тимофею не хотелось ссориться с сыновьями. Приподняв полог, сказал им ласково:

— Вставайте-ко, ребятушки! Невест проспите.

Но ребята не шелохнулись даже, лежали, как мертвые, широко открыв рты.

Махнув безнадежно рукой, Тимофей пошел в избу.

— Буди их сама, Соломонида! Я и так уж за лето все руки о них отбил.

Мать молча пошла в сени, зачерпнула там из кадки ковшик воды и, подняв полог, плеснула туда со всего маху. Ребята взвыли дикими голосами, и, боясь, как бы мать не пришла с ковшиком еще, выскочили одеваться. Из пустой избы, сонно почесываясь, вышел Василий.

Скоро вся семья сидела уже за столом. Тимофей торжественно достал из шкафа вино и налил рюмки.

— С престольным, родные мои!

Мать со снохой только притрагивались губами к рюмкам, зато ребята пили вино, как петухи воду, высоко запрокидывая головы.

После третьей рюмки Тимофей бережно поставил бутылку в шкаф и отодвинул от себя жаркое. Хотелось сказать сыновьям, чтобы жили еще дружнее, пеклись бы побольше о хозяйстве, не ленились бы; самому же слышать хотелось от них слова уважения и почета себе.

Но сыновья так занялись едой, что ничего не замечали кругом. Василий, наклонив белую голову, неторопливо и размеренно работал челюстями. У Мишки даже кудри взмокли и прилипли ко лбу, до того ретиво принялся он за пирог, раньше всех управившись с бараниной. Он и на работе был так же горяч и тороплив. Алешка рассеянно глодал кость, неизвестно о чем думая и не поднимая черных и пушистых, как у девки, ресниц.

— Так-то, дорогие детушки, стали и мы жить не хуже других, — начал Тимофей, ласково оглядывая ребят.

Мишка, дожевывая, пирог, перебил его:

— А вчерась в читальню лектор из городу приезжал, так сказывал, что никакого бога и нет вовсе, а люди, говорит, все от обезьян пошли…

Получив от матери звонкий удар по лбу ложкой, он сразу умолк, вытаращив растерянно глаза. Таисья фыркнула, глянув на ошеломленного деверя. А Василий, прикидываясь дурачком и мигая Алешке, спросил Мишку:

— Ты о чем это? Не понял я что-то. Бурчишь себе под нос, а чего — неизвестно…

— И я не слышал, — поддержал Василия Алешка, положив кость и изобразив на лице крайнее любопытство.

— Да все про рыбаков, — чуя подвох и косясь на мать, неторопливо и серьезно начал Мишка. — Они оба глухие были. Одного-то Васькой звали, а другого — Олешкой. Вот встретились раз на улице. Васька и спрашивает: «Что, рыбку ловить?» Тот отвечает: «Нет, рыбку ловить!» А Васька ему: «Вон оно что! А я думал, ты рыбку ловить!»

Таисья подавилась от смеха и выбежала в сени из-за стола. Мать, закрывая рот концом платка, молча погрозила Мишке половником. А Тимофей, хохотнув сначала, тут же нахмурился и визгливо кашлянул.

Душевного разговора с сыновьями не получилось.

Боясь, как бы отец не придумал им в праздник какого-нибудь дела, Мишка с Алешкой, не допив чая, выскочили из-за стола и, как на пожар, стали собираться на гулянье. Василий тоже, надев новый пиджак, потянулся нерешительно за картузом на полицу.

— Пойду и я ненадолго…

— Вроде и негоже мужику с ребятами-то гулять!

Надевая картуз, Василий заворчал:

— Хоть на людей поглядеть выйду.

Алешка давно уже был в сенях, а Мишка, сунув правую руку в рукав пиджака, левой торопливо тащил за ремень гармонию с голбца. Василий неприметно ткнул его в спину кулаком, чтобы не мешкал в дверях.

— Ветрогоны! — выругался Тимофей. — Одно гулянье на уме! Нет, чтоб о хозяйстве побольше думать.

Мать, глядя в окно на сыновей, дружно идущих по улице, тихонько укорила его:

— Что уж это такое, отец, и погулять ребятам нельзя! Ломали, ломали все лето спину-то, а ты отдыху им не даешь. Дело молодое, пусть потешатся…

Тимофей не дал договорить ей:

— Молчи, баба! Все бы жалела, а того не понимаешь, что дай им волю, и совсем от дома отобьются.

2

Долитый самовар снова празднично зашумел на столе. Ждали гостей: дядю Григория и свата Степана со сватьей Лукерьей.

Сидя у открытого окна, Тимофей нетерпеливо взглядывал на улицу. Где-то в конце деревни буйно пела Мишкина гармонь. На зов ее отовсюду спешили разряженные девки и ребята. За ними тянулись подвыпившие молодые мужики, а за мужиками неотступно жены, для догляду, а пуще из любопытства — взглянуть, как веселится молодежь, да повздыхать об ушедшем девичестве.