Родимая сторонка

— А мне-то, бабка, прошлой ночью диво какое приснилось, — вступил он в разговор. — Лег я спать, и вот снится мне, что у Кости Гущина овин отелился. Ей-богу! Так ведь не то дивно, что отелился, а то дивно, что яловым был. К чему бы это?

Бабы смущенно засмеялись, а Елизар, с удивлением и страхом оглядывая всех, заговорил уже чуть не шепотом:

— Только этот сон кончился, сделалось видение мне. Едет на колеснице Илья Пророк, он по колхозам нонеча ездит, проверяет, готовы ли к севу. «Ну, — спрашивает, — раб божий Елизар, есть ли семена у вас?» — «Как же, — говорю, — готовы! Завтра сортировать заканчиваем». — «Врешь, — говорит. — Мне сверху все видно. Если так будете сортировать, вам и в неделю не управиться. Погляди, — говорит, — к примеру, на рабу божью Секлетею. Ведь она только языком сортирует да других от дела отбивает. Я вот, — говорит, — ужо обратно поеду — прихвачу ее с собой. У нас, — говорит, — на том свете с такими грешниками разговор короткий: в котел — и на мыло!»

С визгом и хохотом бабы разбежались по местам, а Секлетея, оставшись одна, долго не могла опомниться, растерянно оглядываясь вокруг. Потом плюнула, перекрестилась и стала искать свое решето.

— Вот что, бабоньки! — уже строго сказал Елизар. — Надо вам тут старшего для порядка выбрать. Кого хотите, того и выбирайте.

— Парашку.

— Кого же больше-то!

— Она всех справедливее.

И бабы со смехом вытолкнули вперед Парашку Солдаткину.

— Ну вас, бабы! — застыдилась та. — Меня и слушать-то никто не будет.

— Будем!

— А ты с ними посурьезнее! — наставлял Елизар. — Которые ленивые да языком треплют много, бери сразу на заметку. Я и карандаш тебе сейчас дам…

Бабы сердито притихли.

Давно не видел Парашки Елизар. Так выровнялась да расцвела девка, что и узнать нельзя. Все тоненькая была, как вица, да голенастая, а тут словно соком налилась. И к народу подхожая, видать, и характером веселая.

«Кабы Настя у меня такая была!» — позавидовал про себя Елизар, а вслух подивился:

— Совсем ты, Парашка, невестой стала! На свадьбу-то когда позовешь?

— Жениха нету, Елизар Никитич! — бойко ответила она. — Хоть бы ты поискал.

— Куда же он девался-то?

Вздохнула Парашка не то шутя, не то всерьез, и глаза бедовые погрустнели сразу.

— Моего жениха, Елизар Никитич, на льду громом убило!

— Вечная ему память! — снял шапку и перекрестился истово Елизар под бабий смех. — Хороший парень был! Но уж коли ты овдовела, может, за меня пойдешь? Я теперь тоже вдовый.

— Ой, что ты такое говоришь-то, Елизар Никитич! — смутилась Парашка. — Да ведь мне Настя глаза выцарапает.

И потянула его в сторону за рукав.

— Словечко тебе сказать надо.

— Какое?

— Чего уж, Елизар Никитич, не зайдешь-то к ней? — горячим шепотом принялась она пенять ему. — Третью неделю как приехал, а и глаз не кажешь. Совсем уж загордел. А то небось не знаешь, ей-то каково!

Обозлился было Елизар на Парашку: девчонка еще, а в чужое семейное дело свой нос сует! Хотел уж отругать ее и прочь идти, да не пускают цыганские Парашкины глаза, на самом дне сердца шарят.

— Неужто, Елизар Никитич, у тебя и любви к ней не осталось нисколечко?

И в уме не держал Елизар отвечать на это Парашке, да само как-то сказалось:

— Я ее не гнал от себя. А раз другого себе нашла, ну и пусть живет с кем ей любится!

— Вот уж и неправда, Елизар Никитич! — так и вскинулась Парашка. — Зря это про Настю болтают. Подкатывался к ней, верно. Степка Худорожков, так это все Лизавета подстроила. А сама Настя живо ему от ворот поворот указала. Из-за этого у ней с матерью, с Лизаветой-то, и ругань сейчас идет…

У Парашки даже глаза сверкнули слезой.

— Хоть бы, говорит, мимо окошек когда прошел! Поглядеть бы на него в остатный разок.

Оглянулась и чуть слышно, как ветер, дохнула:

— Уезжают ведь они в Сибирь скоро, хозяйство-то бросать хотят! Здесь, говорят, житья не стало, бежать надо, пока не сошлют. Ну и пусть Кузьма с Лизаветой едут, а Настя-то с Васюткой за какую провинку страдать будут? Не зря она каждый день слезами уливается. Сколько раз уж пытала про тебя.

— Когда? — вздрогнул Елизар.

— Да и вечор пытала: не зайдет ли, мол, для разговора, али, может, из дому вызовет к тетке Анисье.

Ничего не сказал Парашке Елизар, повернулся, пошел.

«Брешет, поди, по бабьей жалости! — думал он, все еще не веря ей. — Да и с чего она за Настю стараться так будет? Никогда у них дружбы между собой не было!»

И тут припомнил вдруг: прошел как-то слушок по деревне, что очень уж любовь большая была у Парашки с Зориным Алешкой, пока тот в город не уехал. И письма он ей оттуда писал сперва, к себе все звал, а потом, как отказалась она ехать от больной матери, отстал Алешка от нее совсем, женился на городской, видно. Сказывали, что горевала Парашка сильно, да и сейчас еще будто бы тоску по нем в сердце носит. Может, по несчастью сдружились они с Настей-то?

— Становись к сортировке, Марья! — слышал он сзади громкий голос Парашки. — А ты, Люба, мешки с Василисой будешь насыпать. Да поживее, бабы, поворачивайтесь! Кончать сегодня надо.

А Елизар шел, уже не замечая ничего кругом.