Родимая сторонка

— Мое дело — сторона, конечно. А только гляжу я — косари у вас поставлены неладно. Друг дружке ходу не дают. Кабы разойтись им на разные участки человек по пять, да каждой пятерке хорошего косаря дать, чтобы за ним все другие тянулись…

Савел перебил его, зло скаля зубы:

— Ты, Тимофей Ильич, есть мелкий собственник и судишь по-единоличному, толкаешь нас на подрыв колхоза, чтобы мы опять врозь, а не сообча работали…

— Сохрани бог! — испугался Тимофей. — Хотел я как лучше, от чистого сердца. А вы, Савел Иванович, глядите сами, вам виднее, вы — хозяева…

— Хотел как лучше, а советуешь как хуже! — обрезал его Савел.

Елизар, покосившись на него, сердито засопел.

— А ведь Тимофей-то Ильич верно говорит! — улыбнулся неожиданно Трубников. — Разведем людей, как он советует, на разные участки, задание им установим. Живей дело-то пойдет. И бояться тут нечего: хоть и на разных участках, а на колхоз же будут работать люди, да еще лучше. Какой же это подрыв?

— Опять, значит, к чересполосице переходить будем? — усмехнулся зло Боев. — Опять межи делать? Знаю, что и Синицын будет на это несогласный.

Тимофей, не дослушав спора, пошел прочь, вяло думая: «Канитель одна. Народу много, а порядка нет. Того гляди, передерутся!»

Соломонида уже давно распрягла Бурку и косила одна. Тимофей звонко поточил литовку и, приминая сырой мох, так что он пищал и чавкал под ногами, пошел за ней следом. За голенища сапог посыпалась с подрезанной травы холодная тяжелая роса. В одной рубахе было свежо. Но скоро Тимофей разогрелся и, привычно водя косой, весь ушел в хозяйские думы.

Косили, не отдыхая, пока солнце не поднялось над лесом и не начало припекать спины. После завтрака Тимофей нарубил кольев, сделал два остожья. Вечером опять косили по росе дотемна, а трава не убывала.

«Эх, кабы ребята были дома! — жалел Тимофей. — А одни-то мы со старухой пропутаемся тут ден пять!»

На третий день поставили один стожок и прилегли отдохнуть, но даже под березой, в тени, было до того душно и жарко, что не могли поспать и часу. Только встали, как за лесом сердито прокатился гром.

«Хорошо, что успели застоговать до дождя-то!» — радовался Тимофей, поглядывая на небо. Серо-синяя туча тихо и грозно поднималась из-за еловой гривы в знойное небо.

— Глянь-ко, отец, — засмеялась Соломонида, — скоро дождь будет, а колхозники копны разбили, да спать улеглись. Не жаль, видно, добра-то…

— Они по своему уставу живут, — равнодушно оглянулся Тимофей. — Мы-то свое сено убрали сухое, чего нам о людях горевать.

Но когда сверху упала на лицо холодная капля, не вытерпел, поднялся на ноги. Обеспокоенно глянул опять на небо.

— И то: сгноят ведь сено-то!

Ругаясь, кинулся чуть не бегом на колхозную пожню. Соломонида постояла, постояла одна, взяла грабли и пошла следом за мужем.

Около растрясенных копен спали под солнцем, раскинув руки и открыв рты, двое парней. В сторонке, под ракитой, белели платки девок.

Тимофей пощупал сено, покачал головой.

— Стоговать надо, хозяева!

Первым открыл припухшие мутные глаза Семка Даренов. Поглядел, ничего не понимая, на Тимофея и повернулся на бок, свернувшись калачом.

Тимофей опять пощупал сено, гневно крикнул:

— Ну-ка, вставайте!

И видя, что никто не шевелится, заорал что есть силы:

— Вы, что, оглохли? Ежели так хозяйствовать будете, по миру пойдете.

Взял вилы, пошел к остожью, говоря Соломониде:

— Клади стог, а я подавать сено буду.

Пристыженные ребята и девки молча разобрали грабли. Соломонида приняла от мужа в остожье первый навильник сена.

— А ну, поворачивайтесь живее! — зашумел опять Тимофей. — Успеть надо до дождя-то.

Словно подгоняя людей, сухо треснул гром, редкие капли дождя упали сверху.

Как на пожаре, быстро забегали все по лугу. Тимофей уже не успевал теперь подавать на стог сено, которое подносили ему со всех сторон.

— Клади в копну! — скомандовал он.

Соломонида со стога кричала ему:

— Гляди, не кособокий ли выходит стог-то у нас?

— Вправо побольше распусти!

Сенная труха вместе с потом ползла у него по горячей спине и бокам, вызывая нестерпимый зуд. Но некогда было даже почесаться. Туча висела прямо над головой.

— Шевелись! — то и дело покрикивал на колхозников Тимофей.

Только успели завершить стог и очесать его кругом граблями, как полил крупный дождь.

— Ну вот! — оглядел любовно стог Тимофей. — Хорошее будет сено. Молодцы, ребята. Не прозевали.

Но тут же тоскливая мысль остудила его: «Чего радуюсь-то? Не себе ведь застоговал!»

Явился откуда-то Кузовлев, задыхаясь от быстрой ходьбы и вытирая шапкой мокрое лицо. Увидел Тимофея с вилами, подошел ближе.

— Вот спасибо тебе, Тимофей Ильич, что помог. А уж я думал, замочили тут ребята сено-то. Теперь можно и домой.

Помялся неловко, сказал:

— Не останемся в долгу перед тобой, Тимофей Ильич!

Бросив чужие вилы в куст, Тимофей потускнел сразу, хмуро говоря:

— Вижу, пропадает добро. Хоть и не свое, а все жалко.

Пошел, не оглядываясь, опустив голову, к своей пожне. Соломонида — за ним, часто шаркая новыми лаптями.

Решив съездить на денек домой, Тимофей стал запрягать Бурку.