Родимая сторонка

Высокий солдат с подвязанной рукой стоял спиной к Орешину около покосившегося навеса и наблюдал, как долговязый парень запрягает лошадь в плуг.

— Пошевеливайся, — учил его солдат. — Не на гулянку едешь. Войлок-то под седелку подложил? А то холку у лошади собьешь. Подпругу крепче подтяни.

Парень молча и быстро исполнял, что ему говорил солдат. Он уже хотел ехать, как солдат опять остановил его.

— Не так я тебя учил постромки завязывать. Завяжи как следует.

Помолчав, спросил:

— Куда сначала поедешь-то?

— За овражек, — сиплым голосом отвечал парень.

— Поезжай. Я приду потом, посмотрю.

Заслышав сзади шаги Орешина, солдат оглянулся.

Как только глянул Орешин на широкое крутолобое лицо с зеленоватыми глазами, так и остановился в удивлении.

— Кузовлев!

Солдат развел руки, радостно улыбаясь.

— Товарищ сержант! Федор Александрович! Каким ветром?

Они обнялись и расцеловались. Минут пять наперебой расспрашивали друг друга, не успевая отвечать.

Когда первый пыл встречи прошел, Орешин дернул Кузовлева за рукав.

— Садись. Не думал я, что при первой же встрече нам, Елизар Никитич, придется ссориться…

— А что? — встревожился тот, усаживаясь на бревно.

— Как ты мог допустить такой безобразный факт, чтобы колхозники свой огород на себе пахали? Как, спрашиваю?

— Где? — вскинулся Кузовлев.

Орешин молча махнул рукой в сторону задворок.

Обеспокоенно взглянув туда, Кузовлев нахмурился.

— Назар Гущин это. Ведь экий мужик для себя жадный, И кто его заставляет?!

Орешин насмешливо покосился на Кузовлева.

— А ты ему лошадь дал, чтобы огород вспахать?

Еще больше нахмурившись, Кузовлев упрямо сказал:

— Лошадей никому не дам, пока колхозную землю не запашем. А Назар Гущин этот не в колхозе дохода ищет, а на приусадебном участке…

— Разве колхозу вред, ежели колхозник дополнительно получит с приусадебного участка?

— Самый настоящий… — не сдавался Кузовлев. — Займутся люди своими участками, а колхозную работу упустят.

— Нет, ты меня не убедил, — вставая, сказал сержант. — Я ведь хоть и заводской человек, а колхозный Устав читывал. Приусадебный участок колхознику для подспорья даден, как бы сказать, для сочетания личных интересов с колхозными… Вот. Поэтому должен ты помочь колхозникам вспахать участок. А в это время они пускай на колхозную работу идут.

Кузовлев молча жевал соломинку, тяжело раздумывая.

— Ладно, выделю завтра трех лошадей с полдня. Погляжу, что будет.

— Тогда пойди к Гущину и скажи, чтобы не мучился зря и людей не волновал.

Кузовлев сердито махнул рукой.

— Успеется. Его, старого дурака, и поучить не грех.

Одергивая гимнастерку, Орешин глухо сказал:

— Пойдите сейчас к Гущину и скажите, что завтра будет лошадь. И прекратите этот позор сейчас же.

— Есть прекратить позор, товарищ сержант. Разрешите идти?

— Идите.

Вернувшись минут через десять, Кузовлев застал командира в глубоком раздумье.

— До того я осерчал, товарищ сержант, на этого упрямого старика, что плуг из борозды у него выбросил, а постромки, те аж на крышу закинул…

Орешин посмеялся, но ничего не сказал больше.

— Ну, теперь, товарищ сержант, в гости ко мне прошу, — хлопнул его Кузовлев по плечу. — Пообедаем, со свиданием выпьем маленько…

— Спасибо, — улыбнулся Орешин. — В другой раз не откажусь. А сейчас не за этим пришел. Девчата ваши вчера были у нас, сказывали, что сеялки в колхозе стоят. Хочу взглянуть, нельзя ли что-нибудь сделать…

— С сеялками беда, это верно! — пожаловался Кузовлев. — Кабы не болела рука, сам бы отремонтировал. Одну хотя бы наладить, а то ведь по старинке, из лукошка сеем…

И махнул здоровой рукой в поле, где два старика, неподалеку от дороги, неторопливо, как аисты, вышагивали по пашне босиком, в засученных по колени штанах и с лукошками через плечо. Забрав горсть зерна, они щелкали им о лукошко, отчего зерна дождем разлетались в стороны. Грачи и галки преследовали севцов по пятам, подбирая даровую добычу.

Поодаль сеяла из лукошка женщина, так же медленно шагая по пашне и мерно взмахивая рукой. Орешин подумал было, не Маруся ли это, но ошибся: женщина была пожилая, небольшого роста, черноволосая.

За севцами, важно выступая, поехали с боронами ребятишки в отцовских кепках и в выцветших рубашонках. Подражая взрослым, они грубо кричали на лошадей, но те уже знали истинную силу маленьких хозяев и даже ухом не вели от их криков.

— Показывай сеялки, — встал Орешин. Оба пошли под навес, где валялись разные поломанные машины, побуревшие от ржавчины. Крыша над ними светилась дырами. Видать, не раз на машины лил дождь. Были тут и сеялки. Колеса их успели уже обрасти травой.

Осмотрев сеялки, Орешин сел на чурбан и спросил:

— Тебя, Елизар Никитич, учили в армии, как нужно материальную часть содержать?

— Это ты к чему?

— Да вот по машинам вижу: не задержалась в твоей голове эта наука.

— Я здесь без году неделя.

Орешин сердито закричал:

— Если бы ты знал и видел, как эти машины делают, тебя бы сейчас совесть загрызла. А ты сияешь, как медаль.

Но Кузовлев уже не сиял.

Они, безусловно, поссорились бы, но Орешин вдруг повеселел и встал:

— Не серчай, служба. Ну-ка, помоги мне!