Родимые пятна

— Ага. Пол ведь предупредил тебя о моем приезде, да? — Она коротко кивнула. — Ты так поздно не спишь!

— Завтра уже наступило?

— Нет. — Я тихонько засмеялась. — Сейчас за полночь.

— Ты с мамой прилетела на самолете?

— Нет, дорогая, я же из Амстердама. Мама еще не вернулась.

Я протянула к ней руки. Она секунду помедлила в нерешительности (мне ужасно нравится наблюдать за ходом мыслей в ее головке), но осталась стоять там, где стояла. Я не обиделась. С Лили нельзя торопиться. Так было всегда. Это не было направлено против меня лично.

— Ты только что проснулась, а, Лил? Она покачала головой.

— Я услыхала шум. Я подумала, что это мама.

— Нет. Это всего лишь я. Мне надо было здесь кое-что найти.

Она бросила взгляд на письменный стол, поворошила бумаги. Торопить ее бесполезно.

— Мама улетела в Италию, — сказала она спустя немного.

— Да.

Ты бывала в Италии?

Да.

— Там красиво?

— Ага.

— Бывает, что вокруг так красиво, что даже домой не хочется.

— О, не думаю, что это Италия произвела на нее такое впечатление. Она просто не смогла вылететь.

Девочка нахмурилась. У меня мелькнула мысль, что при всем искусном вранье Пола (а врать он умеет) Лили ему не поверила.

— Я уверена, что она скоро вернется. Не беспокойся, — заверила ее я, так как пока что враньем это не было. — Мне уложить тебя обратно в постель?

Она решительно покачала головой.

— Ты простудишься.

Она опять покачала головой, а затем взобралась ко мне на колени и прижалась ко мне, уютно угнездившись в ложбинах моего тела, позволяя себя обнять. Я крепко обхватила ее руками. А ведь до рождения Лили я и за собакой-то присмотреть не могла. Удивительно, как быстро научают нас дети тому, чему хотят научить. Она была такой теплой, словно ее температура была выше моей. Неужели с годами мы теряем тепло? В голову пришла мысль о смерти и ее неприютной холодности. Водка. Но, согревая тело, душу она леденит.

— Надо зажечь свет.

— Какой свет?

— На крыльце. Мама может приехать и подумать, что дома никого нет.

— Ладно, — предусмотрительно согласилась я. — Я обязательно проверю свет на крыльце.

— Ты спишь на ее кровати?

— Да. А в другой спальне спит Пол.

— Так где же спать маме?

— О, милая, если она вернется, я переберусь вниз. Мне достаточно дивана.

Секунду подумав, она сказала;

— Но она-то как узнает? Оставь ей записку на лестнице, предупреди, что спишь на ее кровати. Чтобы она разбудила тебя.

Я смотрела на нее. Каков бы ни был твой кругозор, упорядоченность ему не помешает. А разница лишь в широте охвата.

— Хорошая идея. Хочешь, напишем записку вместе?

Я диктовала ей текст по буквам, и она очень старательно выводила их крупным петляющим почерком. При свете лампы я как зачарованная любовалась ею. В абрисе свежего, как розовый персик, лица я различала черты сходства с Анной — то же лицо, только глаже. И кудри уже как у Анны — густые, угольно-черные, возможно, даже чересчур пышные для такого маленького личика — сладострастное изобилие волос. Отцовские черты не так бросаются в глаза, правда, его я и знала куда как хуже.

Лили все еще трудилась над запиской.

— Послушай, здорово, у тебя отлично получается! Ты делаешь успехи!

Она искоса смерила меня холодным взглядом.

— Это всего лишь буквы, Эстелла. Их кто угодно напишет.

Я еле сдержала смех.

Когда мы закончили нашу работу, я проводила ее вниз по лестнице и уложила. Спальня была как теплый уютный кокон, в котором от ночника по стенам и потолку метались тени. Скользнув между двух конвертов, девочка отвернулась от меня и почти мгновенно погрузилась в сон.

— Поцеловать тебя? — шепнула я ей на ухо, но ответа не последовало.

Выходя, я хотела прикрыть за собой дверь.

— Оставь открытой. Значит, не спит.

Я открыла дверь, как она велела. Записку я положила в холле на середину ковра — в месте, где ее сразу увидят обе — и Анна, и Лили. Девочка проснется раньше нас, а памятлива она, как слон.

Затем, как обещала, я зажгла свет на крыльце. Снаружи все было тихо и неподвижно, дома напротив стояли темные, без огней.

Решив дать себе отдых, я легла.

Чтобы добраться до постели, пришлось перелезать через кучу книг и газет (эту часть завалов Патриции трогать не полагалось). Бумаги я попутно просмотрела — так, на всякий случай. Газеты были старые, недельной давности, левые и правые, бульварные и рекламные листки. Подразумевалось, что если ты пишешь для газеты, следует изучать и своих конкурентов. Но на практике этому мешает словоблудие газетчиков, и большую часть газет Анна даже не раскрыла. Тут и там в завале этом мне попадались детские книжки, захватанные, не один раз читанные, и журналы; обнаружила и какой-то исчерканный карандашом черновик. Похоже, статья, над которой она работает. Я пробежала глазами статью в надежде, что тут-то все и разъяснится: какое-нибудь скандальное разоблачение итальянской мафии, действующей во Флоренции и похищающей для педофилов мальчиков-хористов.

Но Анна уже сколько лет не занимается скандалами, и статья, как оказалось, критиковала работу детских садов, не умеющих подготовить пятилеток к школе в соответствии с новыми требованиями.