Родина

Оставшись один, Хосе Мари искал в себе признаки слабости, совсем как человек, который тщательно осматривает свое тело, охотясь, скажем, на блох или вшей. Он искал эти признаки с бешеным желанием истребить их – чтобы не заразили, не дай бог, какой-нибудь психологической гадостью. И если в прогулочном дворе, в комнате с телевизором или в любом другом месте он замечал павшего духом товарища с глазами на мокром месте, устраивал ему разнос, требовал соблюдать дисциплину: не забывай, мы и здесь не перестали быть бойцами, мать твою туда и растуда. Дать слабину, выглядеть слабым? Скорее он позволил бы отрезать себе руку.

Не сломили его и голодовки. А это вам не хрен собачий. Если надо объявить голодовку, ее объявляют. Требуя, скажем, чтобы выпустили из тюрьмы тяжелобольного заключенного, или в знак протеста против тюремной политики, или потому что ЭТА через свою тюремную сеть отдала такой приказ, да по какой угодно причине. И Хосе Мари следил, чтобы никто из товарищей не приближался без особой нужды к тюремному магазину. Чтобы не послал кого-то из уголовников купить ему шоколадку или пакет жареной картошки. Самая долгая его голодовка растянулась на сорок один день, и было это в Альболоте. Я выпил тогда тонны воды. И потерял девятнадцать кило весу, так что мать, увидев меня во время свидания, не на шутку перепугалась:

– Слушай, а у тебя, часом, не рак?

Он ответил, что чувствует себя божественно. Ложь. У него постоянно кружилась голова, ни на что не было сил. А еще он не сказал ей, что вот уже несколько дней как моча у него идет красная. Хотел было пожаловаться врачу, но потом раздумал из опасения, что придется выслушать какой-нибудь неприятный диагноз. Потом состоялось общее обсуждение, и все проголосовали за прекращение голодовки – уже через два-три дня моча у меня стала нормальной. Хосе Мари считает, что именно голодовкам он обязан и постоянными запорами, и геморроем, который до сих пор временами его изводит.

Даже долгие месяцы, проведенные в одиночке, не сломили его. По двадцать часов в сутки он проводил в камере. Летом – невыносимая жара, хоть в петлю лезь. Тюремщики орут как бешеные. Время свиданий сокращено до восьми – десяти минут. Да еще эта подлянка с ночными обысками – каждые два часа или когда им в голову взбредет. А между делом колотили в стальную дверь, чтобы он не спал, или внезапно врывались в камеру. Крики: раздевайся, отжимайся. И так далее. Привычные оскорбления. Но даже такими средствами они не смогли переломить мне хребет.

Потом случилась история с Мигелем Анхелем Бланко[120]. Трое полицейских били Хосе Мари кулаками. Вернее, бил только один. А двое других держали. Новость о похищении Бланко дошла до тюрьмы тремя днями раньше. Как только стал известен ультиматум ЭТА, Хосе Мари шепотом сказал кому-то из товарищей:

– Этому парню живому не быть.

Под вечер 12 июля стало известно, что ему пустили две пули в голову. Бланко был доставлен в медицинский центр в Сан-Себастьяне. Он находился между жизнью и смертью. Рано утром среди прочих новостей пришло сообщение о его смерти. В случаях, когда дело заканчивалось чьей-то гибелью, в тюремном воздухе сгущалось напряжение. Взгляды делались злыми. Один из тюремщиков:

– Ну что, довольны теперь?

Хосе Мари не помнит, чтобы он улыбнулся в ответ. Может, и улыбнулся, но совсем не потому, почему подумал тюремщик. Ночью, изобразив, будто хотят провести обыск, за ним пришли. Черт с ними, не в первый и не в последний раз!

– А это тебе за твои улыбочки, говно собачье. Если мало, только скажи.

Несколькими годами раньше, еще в Пикассенте, он подрался с уголовниками. Схватились они во время ужина. Из-за чего? Из-за какой-то ерунды. На самом деле бывает достаточно, чтобы паре мужиков не понравилась твоя физиономия. И хотя он без особого труда их образумил – бац туда, бац сюда, – один все-таки застал его врасплох и шарахнул стулом, разбив голову. Кровищи было море, и пришлось наложить восемь швов. Явился начальник тюрьмы – в результате одиночка. Ладно, обычное дело. Бывает и хуже, иногда и на тот свет отправляют. Прошло какое-то время, Хосе Мари перевели в другую тюрьму, он начал лысеть и однажды, глянув в зеркало, обнаружил: волос осталось так мало, что и шрам нечем прикрыть.

Что ж, бывает и не такое. О многом никто за порогом тюрьмы не узнает. К тому же человек предпочитает поменьше рассказывать родственникам, чтобы не расстраивать. Но в любом случае Хосе Мари сохранял твердость – кремень, а не человек, мачта, крепко стоящая под штормовым ветром, потому что, кроме физической силы, были у него и другие источники, помогавшие противостоять невзгодам, терпеть любые беды и все, что сыпалось на его голову. Какие именно источники? В первую очередь – коллектив. Коллектив – это основа, товарищеская спайка. Он так и говорил матери:

– Здесь они – это моя семья.