Родина

Которая, кстати, в следующие свои посещения, уже зная, что Аранча послала ему свою фотографию, показала сыну и другие. Аранча на площади в поселке, Аранча с сиделкой, с отцом у калитки, ведущей на огород, с Горкой и его мужем в день свадьбы; Аранча дома на кухне; а вот она делает несколько неуверенных шажков в кабинете физиотерапии. Эти фотографии Хосе Мари разглядывал, делая серьезные, заинтересованные, иногда шуточные комментарии, но они не произвели на него такого сильного впечатления как та, самая первая.

Сестра продолжала писать ему, но нерегулярно. Иногда он получал от нее два письма за одну неделю, а следующего ждал месяц. Так прошел год. В начале января Аранча прислала новую фотографию. На обороте можно было прочесть: “Здесь я со своей лучшей подругой”. За инвалидной коляской стояла Биттори, хотя и не такая веселая, как Аранча, но все-таки улыбающаяся. Хосе Мари с трудом узнал жену Чато в этой худой женщине, которая выглядела очень неважно. Какая она стала старая. И постарела куда сильнее, чем наша мать. В письме, сопровождавшем фотографию, он нашел объяснение: “Она очень больна”. И двумя строками ниже:

Мне она рассказывает все. Мы видимся почти каждый день. Мы очень подружились. Она знает, что жить ей осталось недолго. И отказывается лечиться. Для чего, если никаких надежд на выздоровление она не питает? Биттори сказала мне, что пока кое-как цепляется за жизнь, потому что ждет от тебя человечного поступка. Больше ей ничего не надо. Твоя неуклюжая и обиженная судьбой сестра просит тебя об этом. Не разочаровывай меня. Иными словам, попроси у нее прощения. Неужели тебе так трудно? Мне будет горько, если ты этого не сделаешь.

Ох уж эти женщины, как здорово они умеют ловить нас в свои сети. Лежа на койке в камере и ни о чем не думая, Хосе Мари смотрел в окно на квадратик голубого неба. Ему не хотелось двигаться, не хотелось вообще ничего делать – только вот так лежать, заложив руки за голову. Наконец появились какие-то мысли. Скорее образы. Время вдруг очень быстро стало прокручиваться назад. Теперь оно превратилось в пленку, которая показывала его жизнь от настоящего к прошлому. Вот он вышел из одной тюрьмы и попал в другую, потом в следующую, его били, потом арестовали, потом он снова включился в вооруженную борьбу. Вот дождливый день, когда Чато глянул ему в глаза, вот паб, где он впервые выстрелил в человека, вот Франция, а вот их поселок, ему самому девятнадцать лет – и тут резвый бег мысленных картинок внезапно остановился. И он нарисовал себе иную судьбу, которая вела к исполнению главной мечты его жизни – он вошел в состав команды по гандболу клуба “Барселона”.

И вдруг Хосе Мари понял: чтобы попросить прощения, надо обладать куда большей смелостью, чем для того, чтобы выстрелить из пистолета или привести в действие бомбу. И то и другое может сделать кто угодно. Достаточно быть молодым, легковерным и иметь горячую голову. А чтобы искренне, хотя бы только в словесной форме, попытаться загладить причиненное тобой зло, надо быть до чертиков смелым. Но на самом деле Хосе Мари останавливало что-то совсем другое. Что? А хрен его знает. Ладно, салабон, давай уж признавайся. Да, меня пугает то, что старуха покажет письмо какому-нибудь журналисту и начнется обычный цирк с раскаявшимся террористом, и в поселке его осудят, а из таверны “Аррано” уберут, к чертям собачьим, его фотографию. Да и мать хватит кондрашка.

123. Круг замкнулся

День был пасмурный. Биттори высунулась на балкон, чтобы проверить, какую погоду нагоняло к ним море. Темнота от одного края неба до другого. Дождь лупил как бешеный, так что сама ты до кладбища не доберешься, давай я отвезу тебя на машине. А ведь еще утром временами проглядывало солнце. Биттори, как обычно, поболтала с Аранчей на углу площади. Ближе к полудню села на автобус и, не успев доехать до дома, увидела, что начался страшный ливень. И с тех пор не прекращался.

Шавьер по телефону:

– И как тебе только в голову пришло ехать на кладбище, погляди, что делается на улице?

– Я должна рассказать Чато очень важные новости.

– Мама, ради бога, оставь эти игры.