Хошиан вошел в гостиную, вытирая мокрые руки о свитер. Не повышая тона, он коротко и ясно все объяснил, после чего отправился вздремнуть.
Мирен дочери:
– Что-нибудь еще?
“Это все”.
Чуть позже муж лежал в постели, а дочка, лишенная способности говорить, смотрела новости по телевизору, поэтому Мирен не пришлось ничего им объяснять. И не услышала никаких “куда ты собралась?”, никаких “до свидания”, ничего не услышала. Чтобы не заходить в спальню – а вдруг Хошиан проснется? – она выскочила на улицу в чем была. При этом дверь за ней лишь очень осторожно и скорбно щелкнула – ничего общего с обычным сердитым стуком.
Куда она шла? Дождь лил как из ведра. Совсем как в тот день, когда убили этого. Но ведь раз его убили, значит, было за что. И насколько мне известно, мой сын тут ни при чем. Непонятно, за что он должен просить у нее прощения. Перейдя улицу, Мирен досадливо прищелкнула языком. Надо было взять зонтик, но теперь уж я возвращаться не стану. Она чувствовала себя преданной, жертвой семейной интриги, и, само собой, сейчас ей казалось, что дождевые струи попадают только на нее одну.
Мясная лавка была закрыта. Ничего удивительного – еще нет четырех. Она увидела свет внутри и вошла – не в первый раз – через дверь в подъезде. Уж Хуани-то меня поймет. Если не она, то кто? Глухой полумрак пах жиром, мясом, колбасой. Соседи, видать, к этому уже успели привыкнуть. Она позвонила, звонок прозвучал пронзительно и почему-то противно. Вот сейчас откроется дверь и на пороге появится Хуани, готовая выслушать потоки ее жалоб, ведь Мирен надо во что бы то ни стало выплеснуть все наружу, излить душу.
Так нет же, дверь никто и не думал открывать.
– Кто?
– Это я.
– Кто?
– Я, Мирен.
Пусть минутку подождет. Странно. Если она дома, то почему не открывает сразу? Но как только Мирен увидела ее распущенные волосы, тотчас догадалась: Хуани не одна. Поэтому надолго гостья не задержалась. Поздоровалась с ним. Несмотря на возраст, выглядит он вполне сносно. Значит, эти двое сошлись? Для вида Мирен купила несколько ломтиков одного и сто граммов другого.
– Прости, что заявилась в такое время, просто я слегка закрутилась. Заплачу завтра.
– Да не беспокойся ты.
И Мирен снова вернулась на улицу, вернулась в тот же самый ненастный день, к тем же самым лужам. Прежде чем войти в церковь, швырнула пакет с покупками в урну. Вся мокрая, она села на свое привычное место. У подножия алтаря горели поставленные прихожанами свечи. А сколько свечей зажгла она сама, прося милости у Господа, прося, чтобы в их доме царило благополучие, чтобы Господь защитил ее детей.
В церкви никого не было, кроме промокшей до костей Мирен. Если выйдет священник, я уйду. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. Только со статуей святого Игнатия Лойолы, которая стоит вон там на выступе. Так-то, Игнатий, такие наши дела. Удружил ты мне. А ведь в итоге именно я и останусь главной злодейкой.
Мирен осыпала его горькими упреками. Вслух, шепотом? Нет, как всегда, беззвучно. Она усомнилась, что Игнатий и вообще годится на роль нашего главного святого покровителя. Тебя не туда занесло, Игнатий. Вот скажи, почему мы должны у кого-то просить прощения? А преступления тех, из
Она поднялась. На скамейке, там, где она просидела десять или даже пятнадцать минут, образовалось сырое пятно. В церкви было холодно. Мирен внезапно пробрал озноб. Ой, господи, как бы мне не заболеть! Она вышла на улицу – там лил дождь. Темное небо, скудное освещение и пустынные улицы. Мирен держалась поближе к деревьям, чтобы они заменили ей зонтик, но толку от них было мало. Случайно взгляд задержался на урне. Там по-прежнему лежал ее пакет с мясом. Она вытащила его и понесла домой, потому что мы не так богаты, чтобы швыряться продуктами.
125. Воскресное утро