Родина чувств

– Во-первых, не кричи так, ребёнка разбудишь. А во-вторых, объясни, что не так.

– Сомневаюсь я что ты меня поймёшь…

– Это ещё почему?

– Да, я ночной житель. В тишине и относительном одиночестве, как не странно, проще оценивать промахи, что совершаются при свете. День разбрасывается по мелочам, и только ночь обращает нас к себе.

– Ладно тебе, не усложняй.

– Нисколько. Напротив, я упрощаю! Для облегчения восприятия.

Привычно откинув чёлку поворотом головы, филин продолжал:

– Видишь ли. Я довольно сентиментален, и не сторонник жёстких мер воспитания, но разумная доля умеренности во всём оправдана жизнью.

– По-твоему, я должна позволять ему ошибаться самому?

– Ха! Не ожидал… Да, желательно.

– Но молва советует учиться на ошибках, совершённых другими!

– Молва-то?! Она посоветует! Знаешь, что такое, эта молва?

– Это опыт…

– Это слухи, вести, толки. Сплетни, в общем! – Филин вновь обернулся назад, чтобы вернуть правильность порядку перьев на голове и продолжил, – Когда совершаешь ошибочное действие, приобретаешь опыт. Опыт – это не медаль, это ключ к сундуку сокровищ, среди которых множество ключей к другим замкам, множество решений к другим задачам. Никто не поделится с соседом ключами от своего дома.

– Ага! Отчего ж не поделиться? Цветочки полить, покормить кота…

– Безусловно! И в холодильник можно будет заглянуть одним глазком! Но где лежит любимое колечко, сосед не расскажет! Оно принадлежит ему!

– Какое колечко?!– заинтересовалась Лилия.

– Вот вы, женщины… Всё бы вам наряжаться. Я образно про колечко сказал. В данном контексте это те крупицы опыта, которыми не делятся.

– Из вредности?

– Потому, что считают незначительными! Но именно они – главная ценность опытности.

– Ладно, хорошо. Предположим, я дам малышу возможность наделать собственных ошибок и набраться опыта. Но где гарантия, что это будет для дела. Что он не собьётся с правильного пути?!

– Нет гарантии. Её нет и быть не может. Мы все появляемся на свете хорошими и светлыми. Наша задача – вымараться в действительности и найти способ вновь стать чистыми.

– Мне кажется, ты не в себе. Это странно. По-твоему выходит, что лучше не безгрешный, а осознавший свои ошибки?

– Познавший себя. Оценивший себя в мире и мир в себе.

Лягушонок, сидевший во всё время разговора в расслабленном ожидании, распустил вымаранный в варенье пергамент своего языка и налепил на него очередную мошку. Обратил на неё своё внутреннее зрение и отправил в коллекцию уже проглоченных. Разглядев на берегу водоёма некое аппетитное мельтешение, втянул живот и красиво нырнул. Лист кувшинки охнул от неожиданного удара о воду. Истёртый гусеницами нижний его край лопнул, обрызгав филина.

Расправив плечи, филин взлетел, с негодованием бросив на ходу лягушонку:

– Эгоист!

– Он намокнет! – подбирая оторванные кусочки побитого молью полотна, переживала Лилия.

…Лягушонок появился на свет лягушонком. Он был в состоянии рассуждать лишь о численности насекомых над болотом, температуре воды, да толщине ила на дне. Он не мог быть плохим или хорошим. Он просто существовал, как часть мира и использовал его в своих интересах, способами, удобными ему.

Мы так часто небрежны к тем, кто недалёко. Упрекаем их в недалёкости. Путая их самоотверженность с ограниченностью и мягкотелостью. Привыкая, невольно причиняем боль, и не замечаем того. Оглядываемся по сторонам лишь тогда, когда плохо нам самим. И понимаем, что одиноки. Ибо некогда предпочли мудрым речам кусок пирога и не берегли тех, кто желал быть использованным³⁰, излеченным от одиночества необходимостью быть рядом.

Старый дом

Этого дома почти что не существует. Он не разрушен. В нём живут. Но и первое, и второе – правда, лишь по соседству с наречием, которое с чУдных и чуднЫх для нашего уха относительно древних форм, – «покудова, докуда да покель»,сократилось до «пока». Так съёживается осенний день, покрывается морщинами лист осенней порой. Так тем уж, кажется, и пора! А дом? В чём провинился он?..