Родина чувств

А весна подходила к дому буквально, ногами местного дурачка Саши. Широко распахнув глаза и пальто, тот пел на весь мир песню. У парня не было привычной этому миру рассудительности. Природа одарила его невероятным чистым голосом, абсолютным слухом и необычайно доброй душой. Когда Сашка пел, люди выходили на улицу и, улыбаясь ему навстречу, одаривали монетками, конфетами и мочёными яблоками. А мальчишки… Те бросали свои занятия и шли рядом, влекомые потоком радостного восхищения жизнью, зримым воспеванием её!..

Нельзя лгать о том, что о борт дома бились одни лишь волны счастья. Бывало, что внутри и вне его стен шли битвы, не на жизнь, а на смерть. И жителям дома приходилось смывать кровь с раненых в кулачных боях. Но стоит ли вспоминать о том? Вряд ли. Об этом нужно знать. А перебирать воспоминаниями нужно хорошее. Оно от этого делается краше. Распускается цветком. Урчит котёнком за пазухой. Скрипит ступенькой:«Скрип-скрЫп…» – как-то так.

Если бы…

Памяти Геннадия Пахорского, Саши Маслова,

Шурика Чувардина, Виктора Радохова,

Серёги Кройчика и Гены Колчина

Мы живём по сценарию многих поколений. Репетиции детства, премьера юности, показные страсти взросления… Выхолощенные многократными повторениями, эмоции теряют остроту и обнажают, наконец, истинный смысл и качество. Качества! Которыми уже невозможно воспользоваться. Первое озарение, в сопровождении собственного “Если бы я знал!”, когда звук своего голоса кажется чужим. В присутствии седовласых, переживших подобное, что расслабленно массируют запястья парой шаров и глядят на тебя. Лукаво, злорадно или сочувственно, – то не от тебя зависит. Каждый шар – скомканные годы их жизни, судьбы. Их суть, которая переведена на одно лишь “бы”. И в этом они все.

Однажды ты подходишь к двери друга. И не стучишь, ибо знаешь, что обычай велит ей быть незапертой. Ты стоишь у двери, сжимая в руке цветок лилии на длинном нелепом стебле. Он не так бесконечен, как жизнь, этот стебель, но так же нелеп, как её окончание. Ты не можешь войти. Ты задыхаешься от этой несусветной цветочной вони. И начинаешь внезапно наблюдать себя со стороны, отбивающего чечётку. Пытаешься избить ногами, этими странными “па” дурь из реальности, привести её в чувство, заставить отступить от свершённого. Испугать, наконец. Но, вместо того, пугаешься ещё сильнее сам, хотя, казалось, глубже этой пропасти страха уже не бывает.

И ты заходишь, тихий и пристыженный, и кладёшь куда-то лилию. Куда-то “туда”. Где она не нужна. Ты прислоняешься к стене, чтобы не упасть и видишь, как цветок заполняет собой всю комнату. Под ним оказываются погребёнными разговоры “об умном”, ритмичный выпендрёж совместных песнопений, на виду у спящего города, запах ладана той обители, которую навестили впервые совместно… Запах ладана. Он выводит из забытья. Ты смотришь на упакованного в коробку друга и понимаешь, что здесь тебе не место. И другу твоему не место здесь. У него уже своё. Там, откуда он будет следить за тобой, намного больше пространства. Но он будет помнить о тебе и никогда не перестанет быть другом. И поддержит однажды так, что это “однажды” окажется дороже иного зримого зыбкого постоянства.

Оглядываясь назад, становится понятным, что все мы живём по одному сценарию. Название ему – “Если бы”. Но лилии… Лилии… Они невиновны, а ненавистны. Так оно и будет. На всю…

А вне? Вне сценария можно!? Даже если кажется, что делаешь не то и не так.

Когда ступаешь и не чувствуешь опоры под ногами, знай, она есть. Не на этом уровне. Быть может чуть ниже, левее, но она существует.

Лучше жалеть о том, что сделал, чем наоборот. Или не жалеть вовсе.

Только бы суметь…

Счастье

Куда? Куда ты спешишь, небо? Шершавыми паучьими лапами веток планета цепляется за его полог, ветшающий напоказ. А ветер, тот хлещет, озлобленно, и отгибает уставшие пальцы. Один за одним. Прочь! Прочь… Порочное дело. Усердие в злобе, как упорство в нелюбви ко всему на свете – гадко.

Осенними листьями парят к земле бабочки. Дрозд тянет суровую нить дождевого червя из брезента почвы. Оранжевый ромб разверзнутого клюва птенца, как дорожный сигнал на обочине бытия. «Есть! Есть! Есть!» Есть в этом смысл. И не в банальном насыщении таится его разгадка. Не в телесной сонливой сытости, но в азарте души, что словно медуза под истрёпанным штормами зонтом. Прозрачна, наивна до самой своей сути. Та похожа на лёгкую волну и оставлена, походя, тёплой ладонью на узоре мороза, ибо был позабыт на стекле. Не затёрт.

Беспочвенен расчёт остановить вакханалию жизни. Можно лишь отступить. Оступиться самому. И сделать шаг туда, откуда воронка судеб и смешений ведёт в никуда, если вера в тебе не созрела. А для иных? Причины испуга находятся, всё же.

И только лягушки замирают в укоризне, следят, не мигая, за мельтешением шахматных партий и ждут. Ждут своего часа, когда липкий язык сыграет свою пагубную роль. Уж лучше бы боялись. Кому лучше? Уж боялись. И ужа, и отражения своего в озябшем зеркале воды.