Родина имени Путина

Признаюсь, что кто-то из нас был слегка обкурен, но сути это не меняет. Итак, распечатка телефонных переговоров.

Дима: — Ты куда едешь?

Я: — К дочке?

Дима: — К какой точке?

Я: — Не к точке, а к дочке.

Дима: — Так у тебя есть точка? Чем приторговываешь?

Я: — Всем понемногу и точками, и дочками.

Дима: — Еще и дочками приторговываешь? Барбос!

Я: — Какой Барбадос?

Дима: — Остров, где барбосы! Ты едешь на точку на Барбадос?

Я: — Нет, а ты?

Дима: — Хорошо бы попасть на Барбадос, но без барбосов.

Я: — Счастливо тебе на Барбадосе.

Дима: — И тебе не хворать.

На основании этой распечатки судья принимает решение об избрании Диме меры пресечения в виде заключения под стражу в связи с тем, что последний может скрыться на Барбадосе. Дословно! При этом в суде Михайловский гордо заявил, что ему достаточно услышать только одно слово, чтобы понять весь преступный замысел».

//__ * * * __//

Несмотря на наличие у жителей номера «605» из мрачной гостиницы по улице «Матросская тишина» собственных банков, обходиться им приходилось рационом среднестатистических таджиков. Жесткое ограничение в передачах являлось одной из форм психологического давления. Редко удавалось затянуть с воли бытовую химию для мытья посуды и параши. Но повезло в тот день, и два флакона, один с «доместосом», другой с «фэйри», поступили в распоряжение самого уважаемого в камере зэка — Владимира Сергеевича по прозвищу Кум, состояние которого журналисты оценивали в несколько миллиардов долларов. Сергеич, недолго думая, решил разбодяжить жидкости, чтобы хватило до следующей передачи. Полбутылки «фэйри» он слил в пустую банку из_ под майонеза, разбавив остатки водой.

— Сергеич, а ты уверен в чистоте эксперимента? — Саня подозрительно скосился на постановку необычного опыта.

— Уверен, Сашок! Я в свое время химикам помогал. Денег давал на гранты, лаборатории, конференции всякие. Они даже какое-то вещество химическое в честь меня назвали. — Сергеич смело пустил струю холодной воды в наполовину опорожненный флакон с «доместосом».

Однако стоило воде соприкоснуться с моющей консистенцией, началась непредсказуемая реакция. Бутылка зашипела и зафонтанировала, расщепляя воздух едкими парами, моментально заполнившими камеру.

Красноглазые арестанты, прикрывая лица подручными тряпками, столпились вокруг Сергеича, предлагая советы, но остерегаясь осуждений, на которые аккуратно осмелился лишь Саня.

— Как бы нам неожиданно не сдохнуть, — промычал бандит. — Володь, ты в Освенцим решил поиграть? Давай еще попытаем кого-нибудь. Например, Ирискина или олигарха нашего. Они, кстати, на евреев похожи. А из Артурчика мыла еще можно наварить.

— Кто бы говорил, — огрызнулся Жарецкий.

— Попутал, Гена? Решил меня в ваши пархатые ряды записать? Я вообще-то с Орловщины. Может, к носу тебе подвести, чтобы сомнения развеять.

— Да, я не за национальность, Сань, — стал оправдываться олигарх. — Просто историю вспомнил, как тебя с общей «Матросски» изгнали.

— Было дело, — Саша героически поморщился.

— Расскажи, братуха, о чем речь, — Сергеич, дождавшись, пока химический фонтан иссяк, одной рукой ловко завинтил флакон.

— Ну, помнишь, когда Еврокомиссия в тюрьму приезжала?

— Конечно, только на спец ее не пустили.

— Зато к нам заглядывали. Администрация выбрала несколько образцово-показательных хат. Аза одной я смотрел. Дергает меня к себе кум[1] . Мол, Александр, так и так, ты парень адекватный. Завтра будем по тюрьме дураков из Страсбурга водить. Ты уж не подведи. Чтоб у тебя в хате все было чисто, аккуратно, по-европейски. Я говорю, базара нет, начальник, но только пусть в душ сводят, чтоб от таджиков не воняло, и нас за компанию освежить. Короче, ведут нас на два часа в баню, потом в камеру — готовиться к международной встрече. А у меня хата на сорок рыл, из них половина гастеры: за героин, телефоны, изнасилования. Нашел я пальтишко с воротником из черного искусственного меха, на волос похожего. За ночь «черные» разобрали этот воротник на сорок усов а-ля Адольфыч. На следующий день открываются «тормоза», заходит комиссия: половина оккупантов и баба переводчик. Ненашенских сразу видно — у них рожи какие-то тупые, даже с родными дебилами сложно перепутать. Смотрят, а у всей хаты фашистская растительность под носом. А свет еще глухой, поэтому зрелище вполне такое естественное. У хозяина глаза за брови вылезли. А главная морда нерусская щурится через очки и, значит, нам: «Хэлоу!». Мы в ответ, дружно вскинув руки: «Хайль Гитлер!».

— А что дальше? — захохотал Сергеич.

— Ничего! Моча с кровью, две недели карцера и к вам на заморозку. Хорошо еще отделался. Думал, хуже будет.

— А зачем тогда ты это придумал? — недоуменно попытался уточнить Жарецкий.

— Если морда не подбита, не похож ты на бандита. Скучно было! Хотя, Гена, ты голову сломай — не поймешь. Я вообще себе свастику на плече выбью.

— Ты, что — фашист? — насупился Жарецкий.