Родина (сборник)

– Как ты вообще? Нормально? Развелся? Я слышал. А дочка? Ну да, трудный возраст, все охота попробовать, мы сами-то, вспомни, вспомни, как водку пили, впервые в жизни, постановили выпить, помнишь? Бутылку купили, ханыга нам взял, мы ему сверху рубль дали, о-хо-хо, как мне было нехорошо, как меня выворачивало, ты меня до дому дотащил. Вот ведь, Костя, не сказать что мы дружили, а водку – с тобой первым.

Константин Алексеевич помнил Ванин дом с тенями в углах, бабку, которая не волновалась о внуке, пила чай с баранками и слушала радио. Отворила им тогда дверь, спросила, чего такие бледные оба. «Ничего, – просипел Ваня, – отравились». Она предложила им чаю, но они ушли к Ване Горькому в комнату. И там сидели, опустошенные. И слышали, как бабка ходит по скрипучему полу. На столе у Вани была фотография женщины в черных очках. Он сказал: мать.

– Твоя, родная? А других нет фотографий?

– Есть.

Поразило, что выбрал эту, в черных очках.

Мать Вани погибла в аварии, еще и год не миновал.

Ваня лежал на коротеньком диване с потертой зеленой обивкой, а Костя расположился в кресле. Сидел в чужом доме, смотрел на фотографию и думал, что женщина на ней как слепая.

Давно уже прошло опьянение, и дома наверняка волновались, но уходить не хотелось, хотелось сидеть и молчать. Ваня вдруг сказал, что у матери было свойство, которое ни в ком другом он не наблюдал: она добивалась от людей живого отклика, умела добраться до живого в любом, даже каменном.

Отклик, сочувствие. Как это еще назвать?

– Она меня часто до слез доводила, – признался Ваня.

– Как доводила?

– Ну я, например, принесу замечание в дневнике, что безобразно вел себя на уроке физики; а она мне объясняет, как эта физичка наша, Галина Петровна, как она возвращается домой, а дома никого, только кошка, и как эта Галина Петровна одна, маленькая, некрасивая, лысина светится на макушке, как ей горестно, как она не виновата, что такая, что голос слабый. Так распишет ее одиночество, что я плачу. И она плачет, и я. Не мог потом на Галину эту Петровну смотреть, сидел на уроках, молчал, глаз не поднимал. Часто я так плакал. А после матери, как умерла, ни разу еще не плакал.

Бабка им крикнула из-за стены, что ложится спать, и он оставил Ваню и отправился домой по ночной глухой улице.

Его мать тогда мгновенно догадалась, что он пил, и он обещал, что больше не будет, пока школу не закончит, ни капли.

Долгое время ему казалось неловко, что узнал о Ване сокровенное. Казалось, это мешало подружиться, сблизиться. Он и так нечаянно очутился слишком близко.

– Я живу неплохо, – говорил взрослый Ваня. Ваня, о котором теперь мало кто помнил, что он Горький. – Семья: жена, художник по костюмам, детки, двое, помладше твоей, я поздно собрался. Квартира хорошая, на Юго-Западе. Бабка давно померла. В институте отучился. «Базы данных» называлась специальность, потом юридический, так и работаю юристом. Нет, не адвокат, именно юрист, знаю законы, даю консультации. У тебя нет юриста? Плохо. Я бы пошел, но ты ведь зарплату мизерную дашь. А почему у тебя доходов нет? Может, ты неправильное кино крутишь? Может, вместо кино что-то другое надо? Вот был кинотеатр «Октябрь», а сейчас там автосалон, знаешь? Не нужно это людям сейчас, не время.

Он осмотрел внимательно кабинет, в котором они сидели вдвоем за черным чаем. Утренний зимний свет.

– А почему у тебя так холодно?

– Я вчера фрамугу забыл закрыть.

– Сейчас закрыта.

– Значит, вахтер с утра заходил прибрать и закрыл. Воздух не успел прогреться.

– Вахтер еще и убирает? Слабо старается, пыль в углах.

Директор сощурил близорукие глаза:

– Да, пожалуй. Скажу ему.

– Вольготно ему при тебе, что хочет, то и делает, хочет – на месте сидит, хочет – уйдет, а дверь открыта, заходи, прохожий, грейся. Это хорошо, если мирный человек зайдет, вроде меня, а если убийца? Я слыхал, у тебя вчера женщину убили? Молодая?

– В институте преподавала. Экономику. В концерты ходила часто. На выставки. Культурная жизнь. Наших с тобой лет. Средних.

– Ну, мы еще молодые.

– Это как сказать.

– По самочувствию.

– Я себя на сто три сейчас чувствую. Стариком дряхлым.

– Помирать, что ли, собрался? – усмехнулся Ваня. – А завещание составил?

– Не думал.

– Напрасно. Дело важное.

– У меня дочь. Больше делить наследство некому.

– Не скажи. Сегодня дочь, а завтра и внук и зять.

– Да и нечего делить. Ну, квартира, конечно. Но это уж как хотят.

– Квартира, положим, тоже не пустяк. А с этим как быть? – И Ваня обвел рукой вокруг себя.

Директор смотрел недоуменно.

– Это ведь твоя собственность? Кинотеатр этот, историческое здание, памятник конструктивизма. Что ты так удивляешься? Откуда я знаю? Работа такая – знать. И не хотел бы, а приходится.

– Зачем?

– Дело заключается в том, Костя, что с прежним хозяином мы вели долгие и тщательные переговоры насчет этого здания, и достигли уже некоторого соглашения, и уже готовили бумаги на подпись, как вдруг явилась эта дама с косой, а ей наши договоренности смешны. И вдруг оказалось, что покойный тебе завещал эту свою собственность.

– Для меня это было полной неожиданностью.

– Я знаю.