Родина (сборник)

Он уже собирался выйти из кабинета, ополоснуть чашки. Уже взялся за Ванину чашку, полную наполовину. И ему вдруг показалось, что Ваня смотрит на него из чашки, из черного подвижного зрачка. Зазвонил телефон, и директор чашки оставил.

– Костя? Здравствуйте. Это я, Андрей.

– Здравствуйте, Андрей.

– Вы меня узнали?

– Да, конечно. Что-то случилось? У вас голос растерянный.

– Вы извините, я не могу долго говорить, у меня нет возможности, я из телефона-автомата, пришлось идти на станцию, возле дома не работает, сорвали трубку, а здесь очередь. У вас какая погода?

– У нас? Снег.

– И у нас. Наверно, сейчас везде снег, даже в Африке. Я прошу прощения, Костя, я слышал, у вас человека вчера убили?

– Слышали?

– Это правда?

– Да. Я поражаюсь, как новости разлетаются. У вас и телефона нет.

– Ко мне студенты приезжали.

– А-а.

– Талантливые ребята, жалко их, я всегда талантливых жалею, а в наше время и совсем. Что с ними будет? Во что их жизнь превратит?

– Да, я понял, студенты вам рассказали.

У режиссера была способность отклоняться от темы, отвлекаться и забывать даже причину и цель затеянного самим же разговора. Директор направлял по возможности его речь.

– Что? – растерянно переспросил Андрей. – Что рассказали?

– Про убийство.

– Да-да, ребята сказали. Они как раз были на сеансе. Не все. Двое из них. Их всего пятеро приезжали, Аня их картошкой кормила. У нас своя.

– Я помню.

– Да, вы тоже у нас были, бывали. Аня вас любит.

– Передавайте ей привет.

– Непременно.

– В дверь барабанят, я задерживаю, всего доброго, Костя.

– Секунду, Андрей. Так что насчет убийства?

– Ах да. Конечно. Самое главное. Простите. Я очень испугался. Понимаете, Костя, я не могу допустить, даже помыслить, чтобы мой фильм увидел свет в таком месте. Премьера. Это важно. Это рождение. Где убили, где кровь.

– Крови не было.

– Но смерть, насильственная.

– Андрей?

– Да?

– Я вас понимаю.

– Правда? Это большое облегчение.

– Подождите, Андрей, не спешите. Попытайтесь и меня понять. Ваша премьера заявлена месяц назад. Ваши же студенты афиши клеили. Во ВГИКе, на Курсах.

– Они даже на вокзале лепили, где отмены электричек, чудаки.

– Отмены. Вот именно. Все билеты проданы, Андрей. И меня и кассиршу звонками замучили. Что я скажу публике? Вы меня без ножа режете, а еще что-то говорите об убийстве. Вы меня убиваете. Бескровно.

– Костя?

– Да?

– Простите.

– Не смогу я вас простить.

– Я вам компенсирую потери. Сразу не смогу, частями выплачу, у меня договор будет, вот-вот, и сразу аванс, я выплачу. Не молчите. Костя?

– Я думаю. Думаю, что таких странных людей, как вы да я, скоро уже не будет, мы вымираем.

– Мне стучат с улицы.

– Я слышу.

– Костя, простите меня.

– Нет.

– Я компенсирую.

– А моральное мое поражение тоже компенсируете? Люди-то явятся. Не хотите приехать объясниться перед ними самолично? А?

– Костя, я не смогу. Я и так-то людей боюсь, а еще объясняться.

– Не сомневаюсь, за моей спиной куда как спокойнее.

– Костя, я так не могу, в таком разладе, невозможно, и фильм невозможно, это как собственного ребенка своими руками вытолкнуть. Это же не просто показ – премьера, рождение, как можно. Костя, вы там? Мне стучат.

– Я понял. Идите.

– Простите меня.

– Не сейчас.

Он положил трубку, мокрую от потной ладони.

Почти тут же телефон зазвонил вновь. Но директор брать трубку не спешил. Смотрел на нее устало, хмурился. Вдруг схватил и бросил на рычаг. Достал сигарету, глядя на онемевший аппарат. Сигареты у него были хорошие, из самой Америки друг привез, друг старинный из прекрасного прошлого, давно подался в американцы, поменял судьбу. По крайней мере, с сигаретами у него там проблем не было, не как здесь, не по талонам выдавали. Директор по старой привычке разминал американскую сигарету, киношный разведчик погорел когда-то из-за этой привычки.

Телефон затрезвонил. Директор закурил.

Смотрел на трубку.

Перевел взгляд на грязные чашки. И вновь ему почудилось, что из недопитой чашки, из черного подвижного зрачка, смотрит Ваня.

Телефон не умолкал. Директор поднял трубку:

– Да?

Молчание.

– Вас не слышно. Дочка, это ты? – спросил он голосом, которым никогда больше ни с кем не говорил, мягким и беззащитным.

– Простите, – ответил чужой голос.

И связь прервалась.

Директор послушал короткие гудки и положил трубку. Докурил и отправился мыть чашки. Унесло Ваню в сток вместе с простывшим чаем.

Вымыл чашки. Вымыл пепельницу. Затолкал в урну ненужные бумаги. Папка зеленела на краю стола, цвет был тревожный, сумеречный. Директор схватил тряпку, протер стол, папку зеленую сдвинул. Посмотрел на нее, взял и спрятал в сейф. Выскочил из кабинета, захлопнул дверь и быстро, почти бегом, направился к лестнице.

Вахтер сидел на своем месте за низеньким черным барьером, ограждающим крохотный гардероб. Сидел неподвижно, с закрытыми глазами. На черной лаковой доске барьера лежал прямо перед ним раскрытый на сегодняшнем дне журнал с единственной пока записью, которую оставил директор.