Родить легко

Приходит пара, оказавшаяся дальними знакомыми моих приятелей – через какие-то десятые руки узнали, что я теперь акушерка «в законе», и записались ко мне. Расспрашиваю их, собираю анамнез, говорим о предыдущих родах и какими они представляют будущие. В общем, сижу и делаю всяческие правильные вещи. В том числе постоянно смотрю на них, в упор не замечая, что в течение всего приёма продолжительностью больше часа в кабинете горит синяя бактерицидная лампа. Которую мне и в голову не пришло выключить – да что там, я на фоне своей щенячьей эйфории вряд ли вообще её заметила.

По завершении приёма поехала домой и легла спать. А посреди ночи проснулась от жуткой рези в глазах, будто в них насыпали толчёного стекла. Пытаясь промывать холодной водой, смотрела в зеркало и понимала, что себя не вижу – только расплывчатые контуры, смутные очертания, какие-то цветные пятна. Не вижу своего лица, глаз, откуда непрерывным потоком льются жгучие слёзы, причиняя невыносимую боль.

Страшно было невероятно, как никогда в жизни. В тот момент осознала, что такое потеря зрения и трагедию людей, проходящих через нечто подобное. Никаких логических связей с тем, что сидела под лампой, я провести не могла. Стала звонить в скорую и рыдать в трубку: «Кажется, я слепну!»

Перенаправили на глазную скорую – оказывается, есть и такая. И когда начала описывать профильным специалистам свои симптомы, на том конце трубки первым делом спросили: «А нет ли у вас ожога роговицы от бактерицидной лампы?» Вот тут до меня наконец дошло, что я, впав в некоторую экзальтацию и оттого будучи не вполне сконцентрированной, даже не посмотрела на оборудование помещения медицинского назначения. Хотя любой медик, входя в пустой кабинет, должен обратить внимание, работает ли кварц.

Дальше в таком же полуслепом состоянии ездила в Институт Гельмгольца, где мне назначали лечение. Несколько дней я прожила почти без зрения. Глаза очень болели, и только какие-то капли приносили облегчение, немного улучшая ситуацию. В придачу страшно волновалась за свою беременную – она ведь точно так же просидела всё это время под лампой! И от моего приёма у неё останется осадок, что после него такая фигня приключилась, и я в этом виновата… Но всё обошлось: оба сидели к лампе спиной, которая как раз между них на меня и светила, а вредит только прямое воздействие ультрафиолетового излучения на глаза.

В МЕА своего рода знаковым считался порог в виде пяти контрактов за месяц: если рожаешь столько, выходишь на новый уровень, в том числе и по зарплате. Пять контрактов у меня сложилось на третий месяц работы, и меньше уже никогда не бывало. Так что я быстро «пошла в рост».

На что некоторые акушерки довольно ревниво реагировали, порой пытаясь с той или иной степенью прозрачности (а то и прямым текстом) намекнуть, что я, мол, зелёная ещё. Но я этого не стеснялась. Спокойно звонила более опытным коллегам, когда не знала, что делать в родах, и честно говорила: «Помогите, давайте разберём». Всегда без каких-либо душевных терзаний и попыток что-то кому-то доказать держала дистанцию: да, я начинающая, да, я ученица и готова слушать и слушаться. Честно – не знаю, почему звучала нота соперничества. У них тоже всегда заключалось немало договоров на сопровождение, я никого не обделяла, клиентов не перетягивала, более того – в отличие от коллег охотно делилась, отдавая свои контракты.

Но это так, мелкие штрихи к общему портрету. В главном – как считала всех профессионалами, хорошими акушерками, особенно в то время, так и считаю. Думаю, что все выполняли тогда прекрасную работу, являясь своего рода декабристами родильного дела. И в переходный период от полностью домашних родов как протеста против системы к цивилизованному взаимодействию в виде проекта «Домашние роды в роддоме» полагаю их лучшими, кто на тот момент был к этому способен.

Я гордилась тем, что работаю в «Мире Естественного Акушерства». Очень радовалась своей работе, заменяла коллег на всех занятиях, когда меня просили помочь. Иногда, читая в день по три лекции, говорила по девять-десять часов подряд и потом, приходя домой, еле ворочала языком.

Роды стали для меня настоящей отдушиной, помогли выбраться из душевного кризиса. Но и чуть не погубили: я с головой ушла в работу, вкалывала как безумная, по несколько суток не спала и почти не ела. Вместо этого пахала, пахала и пахала.

Услышала однажды от роддомовской акушерки: «Как же я всё это ненавижу…» Чуть оправившись от потрясения – ведь все, кого я знала в индивидуальном акушерстве, шли в профессию по любви, – попыталась выяснить, как же так, но объяснений услышала немного:

– Работа в системе не оставляет места человеческому – день за днём одно и то же. Рано или поздно тупеешь, выдыхаешься, перестаёшь кого-то любить, если не сказать наоборот. Гораздо честнее уйти в приёмное и писать там бумажки.