А общее у них одно: получение сверхприбыли с помощью административного ресурса. И все эти разговоры о скором росте полный абсурд. Тут либо к плану надо возвращаться с КГБ и партийным контролем, либо чиновную орду усмирять, дабы не мешала свободному перемещению капитала. Только как ты эту орду усмиришь, если вся власть у неё в руках. – Они что же, не понимают, чем для них всё это может кончиться? – Есть, наверное, отдельные особи, которые понимают, и, может быть, этих особей даже немало, но ведь тут корпоративный интерес, Серёжа. Тут ведь интерес орды. Силы мистической. Пока ты ей подчиняешься, ты свой, вздумал огрызнуться – затопчут. – Не будешь возражать, если я твои мысли в статью оформлю? – Оформляй, – пожал плечами Булыгин. – Но на меня, будь добр, не ссылайся. А вообще, Серёжа, не ввязывался бы ты в эту историю, ей богу. Мне не хочется мучится совестью ещё и на твоих похоронах.
– А что, ты уже однажды мучился? – Да нет, – смутился Булыгин. – Это я к тому, что вот и Лёшка Астахов пропал. Может, он вполне здоровёхонек, но сбежал-то неспроста. Он ведь сначала на Паленова работал, а потом к другому дяде переметнулся.
– Ты об этом дяде что-нибудь слышал? – Даже и не скажу тебе, старик, – вздохнул Булыгин. – Астахов тот ещё фрукт. Слушок про него шёл нехороший ещё в годы оны, что вроде как постукивал он в соответствующие органы.
– Быть того не может. – Молодой ты, Серёжа, а Астахов тебя на десять лет старше, а десять лет у нас, это целая эпоха. И то, что тебе кажется диким и подлым, в те годы считалось не то, чтобы благородным, но допустимым и для карьеры полезным. Многие из тех, кто ныне ходит в записных либералах, в тех списках значится. – Так этот дядя из органов, что ли?
– Чёрт его знает. Но уж больно хитро всё поворачивают. Профессионально, я бы сказал. Чувствуется школа беспощадной классовой борьбы.
Элему нравилась эта женщина, а кроме всего прочего его не покидало ощущение, что они встречались с ней и раньше. Знал он эту красивую грудь и эти поразительно глубокие карие глаза. И пока Ирия самозабвенно трудилась над его телом, смывая с него грязь и усталость проведённого в суматохе дня, он, прижмурив от удовольствия глаза, лениво рылся в своей памяти, отыскивая там нечто трудноуловимое и без конца ускользающее, как кусок мыла. Старательная женщина, всё-таки он не ошибся, выбрав именно её из двадцати пяти своих покладистых жён и бесчисленных рабынь. Правда, своих, а точнее Огусовых жён, он познать ещё не успел, потому что уж очень жадной до любовных утех оказалась божественная корова Огеда. Конечно, Элем мог и бы и уклониться от её жарких объятий, поскольку чувствовал себя не очень ловко в её присутствии, но тут решающее слово было за божественным быком Огусом, который не хотел надолго разлучаться со своей Огедой.