Родная окраина

— Ну, а куда ты денешься? Если б ничего не надо было, так и жить тогда незачем, и интересу, так бы сказать, никакого не было б. Верно, Кузьмич? — Довольный своей речью, Неботов засмеялся. — Еще по одной? — Он поднял на уровень глаз бутылку, качнул: — Да тут больше и не будет.

— Ты не пей, будя. — Неботова отодвинула от мужа стопку. — Тебе скоро идти справляться — скотину кормить…

— Ничего не будет до самой смерти! — проговорил Неботов и снова засмеялся. Налил Гурину до краев, остаток выплеснул в свою стопку. — Ну, вот. Поехали.

Неботова не возражала, смотрела на мужа, ласково улыбаясь. Подвинула Гурину тарелку с мясом.

— Так ничего и не скажете — не понравились, наверное, самоделковые консервы? А нашим нравится — как холодец получилось.

— Все очень здорово, теть Катя! Очень здорово. — Он потянулся вилкой к холодцу, долго тыкал ею в мутное желе, пока нащупал кусок мяса. Перенес его в свою тарелку и забыл о нем. Помолчав, неожиданно спросил: — Ну а мать наша как тут живет?

— Павловна? — уточнил зачем-то Неботов и обвел глазами комнату, словно взвешивая все. — Ничего живет.

— Она вами довольна, — сказала Неботова, — хвалится.

Гурин поморщился.

— А что? Есть чем. Другие вон совсем отца-мать забывают…

— Ничего живет, — повторил Неботов. — Да много ли старому человеку надо? Это молодым — другое дело. Вот Терешка наш. Он работает, жена, получают втрое больше, чем я, а не хватает. Я тебе, Кузьмич, так скажу: денег — их сколько ни дай — все одно не хватит. Это ж дело такое, так бы сказать: больше денег — больше расход…

Разговор о матери не получился, свернул куда-то в сторону. И то, что Неботов сказал его же словами — много ли старухе надо, — Гурина покоробило, будто Неботов передразнил его.

Проснулся Гурин от неумолчного переругивания воробьев и синиц в палисаднике. Сквозь щели в закрытых ставнях с улицы били упругие струи солнечного света. Косые лезвия лучей разрезали комнатный мрак на причудливые треугольники, мириады пылинок совершали в них свой беспорядочный танец.

Птицы внезапно умолкли, кем-то вспугнутые, и звенящая тишина стала давить на уши.

— Федор-то твой дома? — послышался голос матери.

— Нема, — ответила Неботова. — Побег в лесхоз. Пересказали, чтобы пришел, лесоматериал привезли, раздавать будут. Вот он и побег. А тут Вася ваш солнышко привез, так он обрадовался: можа, сажать начнет.

— И к обеду не вернется? — разочарованно спросила мать.

— Придет, как же. Сказал: приду обязательно.

— Ну, глядите ж, обедать приходите до нас.

— Так понятно. Он потому и побег пораньше.

Полежал немного Гурин, встал. Сквозь форточку двинул кулаком в створки, открыл ставню. Яркий свет ударил в глаза. Раскрыв рот, Гурин прильнул к форточке, глотнул свежего воздуху, словно напился, оглянулся. На угольничке стопки сверкали прозрачностью стекла, свечки не было и в помине. Гурин улыбнулся и вышел на кухню. За паром и чадом он не сразу рассмотрел мать. Она стояла у плиты, колдовала над кастрюлями и сковородами, в которых что-то булькало, шкварчало, потрескивало, издавая вкусный запах.

— Долго спишь, племянничек…

Только теперь Гурин заметил у самой двери на маленькой скамеечке материну сестру — тетю Груню. В черной бархатной куртке и в фестивальном платочке, завязанном под подбородком, она поднялась ему навстречу.

— С приездом, — сказала она и, не зная, о чем говорить дальше, повторила с шутливым упреком: — Долго, долго спишь.

Из облака пара показалась мать, тем же шутливым тоном защитила сына:

— Не нападай на сыночка. У мамы только и выспаться.

Гурин понимал, что им приятно видеть его, что они шутят, но он давно отвык от таких шуток и потому улыбался сконфуженно, натянуто. Подошел к столу, на котором высились горы разной снеди — мясо, рыба, сметана, арбузы соленые, помидоры, пироги. Невольно удивился, спросил:

— Откуда все это, мать?

— Ха, тебе все знать надо! Из погреба, откуда ж, — задорно проговорила тетя Груня.

— Свадьба, что ли, затевается?

— Тебя думаем женить, — опять задорно, с подковыркой сказала тетя Груня. — На нашей женим, чтобы тут остался. А то матери скучно одной. Повырастила, а вы разбежались. Рази наши девки хуже городских?

— Ну что ты пристала? — замахала на сестру Павловна.

— А ты уж сразу защищать! Он не из обидчивых. Правда, племянничек? Ну, побегу домой. Посмотрела — побегу. А то сижу, сижу. Идтить надо, и не хочется, не поглядевшись на тебя. А будить — мать не дает. Ишь какой ты белый да чистенький! В холодочке, видать, работа твоя, и ветер в спину. Не сердись, не сердись на тетку… Побегу.

— Оставайтесь завтракать, — пригласил Гурин.

— Обедать придем. Всем кагалом. Зятья поприходють с работы, невестка. Иван должен к тому времени освободиться. Он тоже, как Неботов, с лесхозом связался: нахватал земли, теперь дома никому покоя не дает — то копать, то сажать. А потом полоть. И так до белых мух чертуемся. Вот жизнь у нас, правда? Молодец, что уехал! Ну, побегу. — И она побежала огородной тропинкой — веселая, озорная, неунывающая, — мать и бабушка большого семейства.