Родная окраина

А вот у Гаврюшки с Ленкой любовь так и не наладилась, все у них пошло наперекосяк.

День, когда я узнал, что Ленка выходит замуж за другого, запомнился мне на всю жизнь. Морозным и солнечным был тот день. На дворе будто разноцветные стекляшки кто в мелкие осколки истолок и рассыпал: все искрилось и радужными цветами переливалось. Посмотришь против солнца — видно, как мелкие блестки сыплются откуда-то из дневной прозрачности.

Помню, выбежал я из хаты во двор — под ногами тугой морковкой захрумкало. Зачерпнул пригоршню снега из сугроба, хотел снежок слепить да запустить в Карпова кобеля. Но не тут-то было: снег оказался совсем сухим, сквозь пальцы песком просыпался.

Бросил я снег, отряхнул руки, осмотрелся вокруг — чем бы заняться? А вокруг такая чистота, такая праздничная нарядность на всем, даже трудно поверить, что это обыкновенный зимний день. И еще запомнилась тишина. Такая тишина была — аж звон в ушах.

И вдруг эту тишину распорол пронзительный поросячий крик. Крик отчаянный, тревожный и короткий. Он оборвался на самой высокой ноте, оборвался неожиданно. Я даже не понял, с какой стороны он долетел, и ждал, когда поросенок закричит снова. Но поросенок молчал, и я вскоре о нем забыл. Вспомнил, когда увидел, как во дворе Симаковых заклубился и повалил в небо легкий желтоватый дымок. «Кабана зарезали!» — догадался я и подался к ним.

У костра стоял сам Григорий Иванович — низенький, с постоянной доброй улыбкой на лице, и оба его взрослых сына — Санька и Иван. Чуть поодаль любовались огнем младший Симаков — Гринька и Карпов Никита. «Этот уже тут, успел», — позавидовал я и присоединился к своим сверстникам.

Санька и Иван стояли и явно скучали в ожидании работы. Григорий Иванович вилами-тройчатками руководил костром: где солома перегорала — подносил пучочек, и она занималась пламенем, пыхая желтым, мягким, как вата, дымком, где огонь разгорался слишком большой, он приглушал его, отбрасывал пепел, скреб обгоревший бок кабана вилами, нагибался, трогал рукой, а потом снова брал вилами солому, держал на весу над огнем, неторопливо ждал, когда она загорится, и переносил пламя на другую сторону.

На дымок огородами пришел Карпо Гурин — мой крестный. Поздоровался, спросил, кивнув на кабана.

— Чи зарезали?

— Дак, а шо ж с им делать?.. — отозвался Григорий Иванович, шевельнув своими желтыми, как солома, усами.

— Да маленький дужа, ишо месяца два-три подкормить ба…

— Э-э!.. — протянул Григорий Иванович — мол, сам знаю, что надо, да не всегда оно получается, как загадываешь. — Поросенок маленький, зато детки большие.

— Холодец на свадьбу нужен! — догадался Карпо и весело посмотрел на ребят, будто его уже пригласили почетным гостем на эту свадьбу. — Хто ж женится? Ты, Сань?

Санька смущенно улыбнулся, переступил с ноги на ногу, покрутил головой.

— Не? А хто ж тогда? Иван, ты опередил старшего? — допытывался Карпо.

— Ленку замуж будем выдавать, — сказал Григорий Иванович.

— Ле-енку! Ну да, ну да… Пора уже, оно, конешно… — согласился Карпо.

«Ленку? — Лицо мое вдруг вспыхнуло, уши под шапкой загорелись. — Ленку?! За кого?!»

— За кого ж, ежели не секрет? — допытывался Карпо.

— Да… За Степана Гостева, — сказал Григорий Иванович нехотя.

— Ну, шо ж, парень он вроде сурьезный… — одобрил Карпо. Григорий Иванович ничего не сказал, нагнулся к кабану, поскреб ножом. Подгоревшая кожа под ним лопнула, края ее разъехались, и наружу вывернулось белое сало.

— Ах, едят ее мухи, — пробормотал Григорий Иванович. — Забалакался, прозевал… Перегрел…

— Снегом, снегом потрите, — посоветовал Карпо и сам схватил комок снега, стал тереть им лопнувшее место.

А я уже ничего не видел, ничего не слышал, смотрел обиженно на Карпа и думал о нем, какой он, оказывается, нехороший: одобрил Степана! «Эх, крестный, крестный… А как же Гаврюшка?»

Мне так обидно стало, что я не выдержал, побежал домой и, рассказывая матери об услышанном, заплакал.

— Можа, шуткували мужики, — проговорила мать со слабо скрытым удивлением. И тут же добавила: — А тебе-то че за Ленкой плакать, Гаврюшка нехай плачет. Ты вон, гляди, Пашку не прозевай, вслед за Ленкиной свадьба будет.

И я понял, что эта история для нее совсем не новость: она знает больше моего. Как же я прозевал такое событие? Вот что значит — давно не было вечеринки. Последний раз девчата собирались у нас недели полторы назад, а вся каша со свадьбой заварилась, наверное, совсем недавно.

С этого дня события пошли разворачиваться с такой быстротой, что я не успевал за ними следить. Уже на другой день на нашей улице шла такая суетня, какой никогда потом видеть не приходилось. Девчата бегали из одного двора в другой, ото всех соседей к Симаковым стаскивались скамейки, табуретки, столы, сносились чугунки, чашки, ложки, стаканы. И все это с клубами морозного пара проглатывалось просторной симаковской хатой. Ко всем дворам от Симаковых ворот протоптаны дорожки, и только от нас к ним вела еле заметная тропка — это были мои следы.