Родная окраина

Да тебе, дружина, не дружковать,
А с длинною дубиною
Бегать за скотиною…

— То дело не плохое! — не растерялся Кирилл. — У кого скотина, у того и золота полтина. Дак скольки стоит место?

— Тыщу рублей! — выкрикнула Катя.

— Тыщу?! — удивился дружка. — Таких и цен нема…

И тут снова запели девчата, будто только и ждали таких слов, чтобы упрекнуть его в скаредности:

А у нашего дру-у-жка
Голая макушка.
Она и совсем оголеет,
Потому что денег жалеет…

Снял Кирилл шапку, тряхнул своими густыми черными кудрями, обернулся к девчатам:

— Брешете! Ну, где ж она голая? Где? — нагнул голову, показал девчатам макушку. — Ну? Ото, скольки волосьев на голове, стольки и рублей в кармане. — Откинул полу, сунул руку в карман, достал целую пригоршню мелочи. — Держи, старшая! Тыщу — дак тыщу. Вот тебе рубиль, — положил Кате в руку копейку. — Вот тебе другой, а вот — десятка, — отсчитал гривенник. — Еще десятка, — и так пока не дошел до тысячи. — Все, куплено место, садитесь, друзья мои дорогие. Ну, а теперь давай, старшая, цену за косу?

Идет торг, с шутками, с песнями, с хохотом в сенях и на улице. Все довольны и дружкой и старшой — говоруны, за словом в карман не лезут. Главное, Катька-то, Катька как смело да умело торг ведет, где только и научилась. Думали, не сумеет, оробеет, но нет, не уступает дружке — так и шпарит, так и шпарит.

Выкупил дружка все, что полагается, за все расплатился сполна — и за косу, и за приданое. Магарыч выпили, стали дружку и его помощников рушниками перевязывать. И тут молнией шаровой выкатилась на круг Ульяна Гурина — Карпова жена, с притопом да прихлопом запела звонко, лихо, с вызовом:

Ой, да связали дружка!..
Да за што ж его связали?
Украл сундук с дарами…
Ладо, ладо, душельмо-о-о-о…

— Да тю на тебя! — отшатнулся Кирилл от Ульяны. — Перепужала! Такая маленькая, а голосистая, и где оно умещается в ей. — Присел, чтобы рассмотреть получше.

А Ульяна не обращала на него внимания, продолжала петь, остальные подпевали ей, прихлопывали в ладоши:

Ладо, ладо, душельмо-о-о…

Отпели, отплясали, настало время невесту выводить. Взял ее дружка под руку, помог подняться, а Ленку совсем ноги не держат, другой рукой, свободной, за подружку — за Доню Косареву схватилась, уткнулась лицом ей в плечо, заплакала, запричитала — слов не понять.

Отец и мать подошли, он с иконой, она с хлебом-солью. Благословлять. Лица строгие, каменные, будто сердятся на что-то, на Ленку, наверное, что она не обращает на них внимания. Шепнула ей Доня на ухо, подняла Ленка лицо, увидела отца с матерью, еще больше зарыдала:

— Простите, батюшка и матушка… Простите и в божий храм пойти благословите, венец принять…

Покачал иконой над ее склоненной головой Григорий Иванович, проговорил наперебой с теткой Маришкой слова благословения, и пошла Ленка на выход. Уже в сенях накинули на нее пальто, помогли, будто больной, продеть руки в рукава, повели к саням. А вслед толпа идет, песню печальную поет:

Дубровушка да зеленая,
Дубровушка да зеленая…
Ой, красная наша Леночка,
Ой, красная наша Григорьевна,
Что ты млада замуж идешь
Да за младого Степанушку,
Да за младого Никифоровича?..

Посадили Ленку в сани, а потом к ней, сколько вместилось, девчата набились. Парии в жениховы сани полезли. Другие тоже не пустые — все заполнились до отказа.

Вздрогнули кони, проснулись колокольчики, бубенчики, затрезвонили на разные голоса. Одни за другими тронулись сани, покатил поезд вдоль по улице.

Уже давно скрылись за поворотом, а колокольчики звенят, звенят. Грустно почему-то звенят…

Наступила передышка в свадьбе — молодые в церковь поехали. Зрители, в основном пожилые, неохотно растекались по своим дворам. Молодежь осталась — ждут свадебный поезд обратно. Федор Баев с гармошкой откуда-то объявился, рванул мехи, заиграл «страдания» — с переборами, с переливами, как только он один мог играть.

Ах, девочки-припевочки,
Да кто нам будет припевать?..

И вдруг оборвалась гармонь — хряпнул сломанный кол, треснула оконная рама, зазвенело стекло. Завизжал испуганно женский голос:

— Рату-у-йте!!!

А вслед за ним мужской голос — пьяный, плачущий, с надрывом:

— Ленка-а!.. Ленка-а!.. Никому тебя не отдам!.. Лен-ка-а-а!

Гаврюшкин голос. Подбежал я — точно, он. Еле на ногах стоит. Рядом — Иван Черный, тоже пьяный, не поймешь — то ли пытается удержать Гаврюшку и отнять у него кол, то ли помогает ему получше взять его.

Затихла улица. Кто потрусливей — во дворы попрятались, посмелее — ближе подошли.

— Ленка-а-а, што ты делаешь!.. Ленка-а-а!.. — орал Гаврюшка.

То ли с перепугу, то ли сообразил, я тут же побежал домой, к матери: