Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения

Ещё в 1990 году я прочитал Лимонова. В Скопине, на книжном развале, я увидел книгу «Это я — Эдичка» — и, зная, что автор из Дзержинска, купил. Лимоновский роман стал для меня потрясением, в чём-то даже сравнимым с первой реакцией на есенинские стихи. Но там я был ещё ребёнком, а тут уже вытянулся в подростка. (Лимонов был отличным писателем до тюрьмы и в тюрьме, а потом расхотел, но это уже его дело.)

В периодике тогда мне стали попадаться антиперестроечные статьи Лимонова — и я сразу безоговорочно им поверил.

Отец мой был настроен консервативно, хотя в бесконечных политических спорах той поры не участвовал. Тогда все вокруг нас поголовно были демократами, — а отец, ни с кем не споря, уходил что-нибудь читать, закуривая по дороге «Астру».

19 августа 1991 года мы с моей сестрой, по дороге из российского ещё Крыма, попали в Москву; я помню, как весь день бродил по городу и, встречая колонну демократических демонстрантов, испытывал явственное чувство отторжения.

Закончив школу, я пошёл на филфак. Учиться там я не любил, латынь и языкознание еле сдавал, и всё надеялся, что вот-вот мы с Гансом станем известны, и мне можно будет оставить мой университет в Нижнем — кажется, Горький тогда уже переименовали в Нижний Новгород. Филфак располагался сначала на площади Минина, а потом переехал на Большую Покровку.

Но вместо музыки, неожиданно для самого себя, я занялся совсем другим.

Силовики. Кавказ

Захар

Наверное, на меня очень сильно повлияла смерть отца, — он умер в 1994 году в возрасте 47 лет.

Ещё в 93-м вышел странный указ Бориса Ельцина о пополнении рядов МВД учащимися ВУЗов. Студенты, начиная с третьего курса, могли, прослужив полгода в армии, устроиться на разные должности в милиции.

Прослышав об этом, я решил подать документы: возьмите и меня.

Помню, что в милицию я пришёл с длинными волосами — я же был музыкант. И ещё с серьгою в ухе, в виде крестика. Удивительно, но принимавший документы подполковник не выгнал меня вон.

В итоге, когда таких, как я, набралось достаточное количество, для нас создали в лесу на реке Линда специальную воинскую часть. Я взял академ в университете и пошёл служить. Это был 94-й год.

Для нас специально подобрали армейских, а не милицейских командиров, которые должны были из студенчества стремительно выбить гражданскую дурь — тем более, что служить нам предстояло не положенные тогда полтора года, а куда меньше.

Нас начали терзать бесконечной строевой, ночными построениями и уставщиной, но хватило командиров только месяца на полтора — в виду того, что самих их никто не проверял, они начали бесконечно пьянствовать; в итоге наша служба постепенно превратилась в нечто невообразимое — потому что мы тоже, естественно, пили, тягая водку из соседних деревень. Офицеры прятались от нас, мы от них. Даже не могу понять, что́ напоминала мне моя служба.

Закончилось всё, впрочем, благополучно — после этого приключения я отучился в милицейской учебке, попал в патрульно-постовую службу, и оттуда поскорей перевёлся в ОМОН: тогда как раз началась первая Чеченская, в Нижегородском ОМОНе и в местном СОБРе уже были потери.

Я точно знал, что мне туда надо.

Примерно в те годы я бросил писать стихи, и с тех пор написал их не более пяти-семи штук, и те — случайно.

Хасан Ажиев

сослуживец [интервью Л. Зуевой, 2021]

Последняя неделя лета, прекрасное солнечное утро. Это был один из тех дней, когда кроме рутинной работы, связанной с охраной общественного порядка на улицах нашего города, мы всем взводом могли совершенствовать свои спортивные и боевые навыки. Это был наш спорт-день! Начинался он с 10:00 и продолжался, как правило, до 15:00. Я приехал пораньше, чтобы без суеты, спокойно подготовиться. Здание нашего отряда находилось на улице Лермонтова, д. 4. (Я специально акцентирую на этом ваше внимание, дорогой читатель, т. к. этот адрес вошёл в боевую историю нашего отряда!)