Пытался всячески Баторий взять Псков: велел делать подкопы, стрелять день и ночь в крепость, пускать каленые ядра, чтобы произвести пожар; написал увещание русским воеводам, обещая им и городу всякие льготы, если сдадутся, и неминуемую гибель в случае упорства. Так как осажденные не хотели иметь никаких сношений с неприятелем, то письмо короля с этим увещанием было пущено в город со стрелой.
Таким же способом псковские воеводы прислали королю свой ответ: — За богатства всего мира не изменим своему крестному целованию. Если Бог за нас, никто не осилит нас! Мы готовы умереть, но не предадим Пскова… Готовься на брань, а чья будет победа — Бог покажет!
Не удались Баторию и подкопы: осажденные вели против них свои мины и резались с неприятелем под землей. Напрасны были и новые приступы. Когда враги подходили к стене, прикрываясь большими щитами от пуль, и старались ломами пробить каменную стену, русские на них лили горящую смолу, шестами с крючьями оттаскивали их от стены.
Войско Батория, несмотря на то, что числом вдвое превосходило осажденных, совсем упало духом и отчаялось осилить город, даже подгородного Печорского монастыря не удалось ему взять.
Хотя доблестная оборона Пскова несколько и ободрила царя, но все-таки он сильно желал мира. Шведский полководец Делагарди отнимал у русских город за городом, взял Гапсал, Нарву, отнял и старые русские города: Яму (Ямбург) и Копорье.
Тяжела становилась царю война с двумя соседями: Он решился помириться хоть с Польшей; послал посольство в Рим к папе, просил его помочь миру и выражал желание сблизиться с ним и императором на случай войны с турками.
Папа с радостью согласился быть посредником: в Риме все еще не теряли надежды прибрать к рукам русскую православную церковь. В Москву был отправлен папский легат (посол) Антоний Поссевин. Это был очень умный и ловкий человек. Приняли его в Москве с большим почетом; но когда он начал было говорить о делах веры, то царь уклончиво заявил, что прежде всего надо уладить мир.
При посредстве Поссевина переговоры начались в деревне Киверова Гора, у Запольского яма. Русские послы так упорно отстаивали выгоды своего государя, что несколько раз Поссевин выходил из себя: он начинал уже браниться, и даже до того дошло, что одного посла схватил за ворот… С большим трудом было наконец заключено перемирие в январе 1582 года на десять лет. Иоанн уступал Баторию все свои завоевания в Ливонии и Полоцк.
Война со шведами продолжалась еще год. Наконец в мае 1583 года было заключено трехлетнее перемирие на реке Плисе. Швеция удерживала не только всю Эстонию, но и русские города: Яму и Копорье.
Так печально кончились важные замыслы царя овладеть Балтийским побережьем и войти в более близкие сношения с Западом. Велики были силы Москвы; но западное военное искусство еще брало верх над ними.
В это время приходилось царю обратить военную силу на восток, на Приволжский край: там поднялась луговая черемиса.
Антоний Поссевин
По заключении перемирия Поссевин снова явился в Москву и стал добиваться беседы с царем о вере, о соединении церквей. Несмотря на то что государь всячески уклонялся от этого разговора, легат неотвязно добивался своего. Наконец его допустили к царю, и в присутствии бояр произошло любопытное прение царя с папским послом.
Поссевин держал речь, старался убедить царя, что между римской и греческой верой нет существенного различия, ссылался на Флорентийский собор (сочинение об этом соборе он раньше поднес царю), указывал на то, что соединение с Римом увеличит могущество царя, сдружит его с государями Запада и станет он настоящим восточным императором. Царь на это уклончиво сказал:
— В нашей православной вере я родился и с Божьей помощью достиг 51 года; следовательно, мне не время уже переменять исповедание или желать обширнейшего государства; я помышляю только о жизни будущей!
В заключение снова заявил, что он не хочет рассуждать о церковных вопросах, чтобы не сказать чего лишнего и неприятного.
Настойчивый Поссевин уверял, что можно говорить и об этих вопросах хладнокровно, и настаивал на продолжении переговоров.
Эта неотвязность, видимо, начинала раздражать царя.
— Не хочу говорить с тобой о великих догматах веры, — начал он, — тебе было бы это неприятно, а вот дело малое: вижу, что ты бреешь бороду, а брить и стричь бороды не велено не только духовным, но и мирским людям; ты же в римской церкви поп, а бороду стрижешь. Откуда ты это взял, из какого учения?
Этот совсем нежданный вопрос озадачил Поссевина: он смущенно проговорил, что у него борода не растет.
Но царь, начав говорить, не мог уже сдержать своей речи.