Родная сторона

— Ты, Гриць, закутайся в белое рядно и стань на дороге… Я запрягу ему молодых коней, и когда он будет возвращаться ночью из Несолони, бросишь это белое рядно коням под ноги. Не жалей коней, кинь, и тогда я стану головой, а тебя, Гриць, кладовщиком сделаю. Кидай, чего же ты стоишь, как белый ворон! Кидай, гадина!

— Филимон, Филимон! — разбудила его Настя. — Что ты говоришь?

Он раскрыл глаза, сказал:

— Ничего, это тебе показалось, — и заснул.

Теперь Настя припомнила этот разговор, припомнила много других разговоров, и страшное подозрение еще крепче укоренилось в ней. Тайно от Филимона она обшарила ближний лес, от Талаев до самой станции, но никаких следов не нашла… Филимон как-то спросил ее:

— Что с тобою, Настя? Ходишь ты как пришибленная.

Она заглянула ему в глаза отчужденно, со страхом.

— Ты мог бы убить человека?

— Ради того, чтоб стать головой, я мог бы пойти на все, — усмехнулся Товкач. — Э-э, ты не знаешь истории. А цари когда-то как шли к трону?

— Ты же, Филимон, не царь? — ужаснулась Настя.

— Не царь, но и не простой смертный.

Насте стало плохо, и она поскорее напилась воды. Несколько дней она пролежала в постели, а однажды утром встала и пошла к Купрею. Но ни Купрея, ни Онипки в сельсовете не было — поехали на собрание в Замысловичи. Настя вспомнила, что Филимон еще с вечера говорил ей, что сегодня в Замысловичах большое собрание. И Настя тоже пошла на это собрание, захотелось посмотреть на Замысловичи и хоть немножко облегчить свое изболевшееся сердце. Переходя через мостик, заглянула в воду, увидала, что растрепана. Вынула из кос гребенку, причесалась и пошла дальше. В Замысловичах тоже никого не встретила — все, наверное, были на собрании. На выгоне, против клуба, стояли подводы, устланные свежим сеном. «Скоро жатва», — подумала Настя, входя в прохладный каменный клуб. Она протиснулась в дверь и услыхала голос своего Филимона.

— Что вы все укоряете меня моей дочкой? Если уж на то пошло, то я от нее отрекаюсь. Слышите, я отрекаюсь от своей дочери!

— Люди! — заголосила в дверях Настя. — А я от нее не отрекаюсь! Я люблю свою Василинку! Это через него пропала она. Ее там нет, она пришла домой, и мой Филимон мог ее убить…

— Не верьте ей, она сошла с ума! — в бешенстве подступил к жене побледневший Филимон. Несколько рук сразу схватили его, и он только со злобой глядел на Настю.

— О, вы не знаете моего Филимона! — рыдала Настя. — Спросите Колесницу, спросите Гриця Пропажу, они скажут вам, что такое Филимон.

Насте стало дурно, и несколько молодиц взяли ее под руки, вывели из клуба. А Товкач, которого все еще держали, искал глазами тех, кого Настя назвала своими свидетелями.

— Говорите, что же вы молчите! Может, кто видел, как я убивал свою дочку, так пусть выйдет и скажет! Что, больше нет сумасшедших? — злорадно спросил он притихшую толпу и стряхнул с себя тяжелые руки. — Пустите меня, я не убегу.

Он сел и услыхал про себя такое, чего никогда не ожидал услышать. Каждый выбалтывал все его секреты, каждый каялся и просил общество выслать Товкача из села. Мысль эту подал Роман Колесница, чтоб показать свою полную непричастность к Товкачу. А на собраниях часто бывает: один начнет, и все ему в тон. Только Евгений заступился за Товкача. И Товкач этим был так растроган, что подошел к Евгению, сказал:

— Я был твоим врагом, а ты мне друг. Ты один понял Товкача, — и добавил: — Люди, уважайте Бурчака, он на плохое вас не наведет!

По-звериному оглядываясь, Товкач вышел, взял под руку свою больную Настю и повел в Талаи. Всю дорогу приговаривал:

— Пропади ты пропадом, какая дура! Что же, я уж такой зверь, что мог бы поднять руку на свою родную дочь? Ну, скажи, что тебе стукнуло в голову, что ты против родного мужа пошла? Ходи теперь пешком, а на твоей линейке будет Мария Сила ездить. Фу, до чего я докатился на старости лет! Чуть из села не выгнали…

Настя за всю дорогу не промолвила ни слова. Шла словно в тумане, до нее доходили только мужнины тумаки и кое-какие слова. На мостике он остановил ее, подвел к березовым перилам и сказал спокойно:

— Утоплю тебя.

— Топи, — ответила Настя. — Нет Василинки, пускай и меня не будет.

Оба увидели себя в чистой спокойной Уборти. О, как они оба постарели с тех пор, как не стало Василинки! А теперь эта старость будет надвигаться на них еще быстрее.

Пришли к себе во двор. Идол лежал около летней кухни, ловил мух и страшно щелкал зубами. Даже когда Филимон вышел из хаты с узелком, Идол не обратил на него никакого внимания и продолжал щелкать зубами.

— Прощай, Идол, — сказал Товкач.

Выбежала Настя, спросила:

— Ты куда?

— Куда глаза глядят, — сказал Товкач.

Но он побоялся отправиться в далекий мир. Пошел на Несолоньские болота, в отряд Артема Климовича. Он знал, что тому всегда не хватает людей. В МТС кого только мог переманивал, а теперь в этот отряд переманивает. Но это других. А Товкачу пришлось проситься перед всем отрядом, который как раз собрался обедать.

— Артем Климович, прими погорелого.

— Совсем погорел или что-нибудь спас? — с хитринкой спросил Артем Климович.

— Совсем, — выдохнул Товкач из глубины души.