Родная страна

Закончив свою работу, полицейский достал из небольшой кобуры ручку и что-то написал каждому на тыльной стороне ладони. Пара стояла с остекленевшими от ужаса глазами. Полицейский улыбнулся им, что-то подробно объяснил, и они кивнули, так и не обретя дара речи.

Потом коп дружески похлопал их по плечу и легким толчком отправил обратно в толпу. Я двинулся наперерез.

— Эй, погодите! — окликнул я их.

Пара остановилась.

— Что он вам сказал? Полицейский этот.

Мужчина — лет шестидесяти, с приветливым лицом, аккуратными усиками и мягким южным говором — ответил:

— Сказал, чтобы, если нас остановят, мы предъявили эту надпись, и тогда нас пропустят. — На руках красовались невнятные каракули вроде подписи автора под граффити. Может быть, инициалы этого копа. — Особые чернила, — добавил мужчина.

— Он скопировал себе все данные из ваших телефонов?

Женщина кивнула. На вид она была ровесницей своего спутника, с модной стрижкой и массивными деревянными украшениями на руках и шее. Может быть, в юности они были хиппи.

— Да. И удалил все наши фотографии. — Она сдвинула брови. — У меня там были снимки внуков.

Оба разговаривали будто в кошмарном сне.

— Спасибо, — кивнул я.

— Не за что. — Они побрели дальше.

А полицейский занялся следующей жертвой. Просканировал паспорт, отобрал телефон. На этот раз ему попался парень. Чернокожий. Может быть, в этом и было дело. Коп обыскал его сумку, заставил вывернуть карманы. За это время телефон парня опять заблокировался, и коп велел его разблокировать. Парень, казалось, вот-вот заплачет — или ударит копа. А тот явно упивался происходящим. Накарябал что-то у парня на руке и отправил своей дорогой.

Энджи и Лемми тоже видели это. Мы обменялись потрясенными взглядами. Очередная группа захвата послала по толпе качающуюся волну, на этот раз я не устоял на ногах, упал и оцарапал ладони. Боль словно пробудила меня из оцепенения. Я понял, что делать.

— Проверка связи! — крикнул я.

Энджи бросила на меня встревоженный взгляд.

— Проверка связи!

Энджи повторила мой клич. Присоединился и Лемми. Призыв кругами разошелся по толпе.

— Полиция проверяет паспорта.

— И копирует данные из ваших телефонов.

— И удаляет фотографии.

— Не имея ордеров на обыск.

— Не предъявляя обвинений.

— Это противозаконно.

— Это преступление.

— Полицейские нарушают закон.

— Полиция не имеет права толковать законы как ей хочется.

Полицейский услышал это и пригляделся ко мне внимательнее. Я подавил невольное желание говорить быстрее. Для «народного микрофона» речь должна быть медленной, размеренной.

— Не подчиняйтесь.

— Требуйте адвоката.

— Отказывайте им в праве нарушить закон.

Полицейский направился ко мне сквозь толпу, нашаривая что-то на своем поясе. Перечный спрей? Электрошокер? Нет, длинная лента пластиковых наручников.

— Кажется, он хочет меня арестовать.

— За то, что призываю соблюдать закон.

— Вдумайтесь в это.

Полицейский был уже совсем рядом, изготовился схватить меня, как вдруг из толпы вышел какой-то парень и преградил ему дорогу. Я видел его только со спины — зеленая армейская куртка, длинноволосый затылок, три сережки в левом ухе и две в правом. В свете полицейского фонарика эти детали вырисовывались с фотографической ясностью.

Полисмен попытался обойти его, но на пути выросли еще двое. Потом еще и еще. Я отступил на шаг, и толпа сомкнула ряды вокруг меня. Коп что-то закричал. Никто не стал повторять. У него не было «народного микрофона».

— Вы можете идти.

Не знаю, что сподвигло меня сказать это. Само вырвалось.

— Вы можете идти, — раскатилось по толпе.

— Вы можете идти, — нараспев повторяли демонстранты. — Вы можете идти.

Три коротких слова. Не «Пошел к черту, свинья», и не «Вот она, хваленая демократия». Вместо этого группа собравшихся людей просто утверждала, что они способны сами за собой присмотреть и не нуждаются в услугах стражей порядка, которые отправляют их по домам, словно непослушных детишек.

— Вы можете идти.

Коп остановился. Снисходительное дружелюбие, с которым он обращался к обыскиваемым людям, быстро сменилось гневом вперемешку с ужасом. Рука сама собой потянулась к поясу, на котором висело множество штуковин с пистолетными рукоятками и аэрозольными кнопками — так называемое нелетальное оружие, с помощью которого он мог избивать нас, поливать газом, обездвиживать. Между копом и мной встало еще больше народу, и я, приподнявшись на цыпочки, увидел, что у него за спиной толпа разделилась надвое, открывая ему свободную дорогу прочь отсюда.

— Вы можете идти.

Этот клич подхватили сотни голосов. Мы уже не злились. Но и не смеялись. В наших словах не было насмешки. «Мы управимся сами. Вы нам не нужны. Идите займитесь делом». Вот какой смысл мы в них вкладывали.

— Вы можете идти.