Читаем Роднички полностью

В сущности, он говорил правду, самую голую правду, он прямо-таки исповедовался перед ней, и все-таки холодея от решимости, понимая это, выговаривая беспощадно правдивые слова, он чувствовал, что говорит что-то не то. И все-таки зная, хорошо сознавая, что то, что он говорит — правда, а чувствуя, что это неправда, он упрямо держался за свое знание, не веря тому, что чувствовал. «Это только кажется нелепым и грубым то, что я говорю, — успел подумать он, прежде чем она подняла на него наполненные слезами глаза. — Это кажется мне грубым, потому что я не так представлял свое первое „люблю“, свое первое объяснение».

Она подняла на него наполненные слезами глаза. В полутьме лицо ее казалось бледным.

— Ты жестокий!.. — сказала она, качая головой. — Ты жестокий!.. Жестокий! — повторила она.

Высказавшись с оголтелой откровенностью и до конца, он, как и всегда с ним бывало в таких случаях, почувствовал облегчение и успокоился. «Вот и все! — с каким-то странным болезненным удовлетворением думал он. — Больше не надо мучиться и сомневаться». Ему сильно от взвинченных нервов захотелось курить. Он достал сигарету, чиркнул спичкой и, пряча огонек в ладонях, прикурил. Сердце еще стучало гулко, но горящая спичка осветила, как ему казалось, его твердое, холодное лицо. Он смотрел вниз на кончик сигареты, но, гася спичку, при последнем трепетании огонька, успел взглянуть на Бубенцову: лицо ее было грустно, но слезы так и не выкатились из глаз.

— Это жестоко! Это ужасно, то, что ты сказал, — печально повторила она. — Это глупо… — сказала она жалобно.

Почудилось ему или правда, но в голосе ее, в самой жалобной интонации была какая-то попытка загладить происшедшее, какая-то невысказанная просьба к нему отказаться от своих жестоких слов, сделать так, чтобы все забылось, как сказанное в сердцах. Он чувствовал это, хотя (мы ведь знаем) был не слишком чуток к интонации. Почувствовал, но отверг, как компромисс.

— Так или иначе, — упрямо отозвался он, — я сказал тебе откровенно… сказал правду. Почему бы и тебе, — усмехнулся он, — не высказаться так же откровенно?..

— Что я должна сказать тебе!.. — ужаснулась она. — Сказать «да» или «нет» и железно обосновать это?.. С ума сойти. Я так не умею… Нет, это ужасно! Ты должен просить прощения у меня!..

— Прости, — бесцветно сказал он, встал и ушел.

Ветер усилился, с черного беззвездного неба сыпалась колючая крупа, и уже настоящая метель разыгралась на улице. Порывистый ветер раскачивал фонари, свистел и вздымал тучи снега, беспорядочно завихривал их и с размаху бросал в замороженные желтые окна, на обледенелую мостовую, острыми иглами сек лицо. Чертова была погодка, но Антон ее не замечал. Он широко шагал по тротуару, жадно затягивался сигаретой. Ему было почти хорошо сейчас, он уважал себя, гордился собой. Он чувствовал себя сильным, решительным, смелым — ведь сумел же он одним ударом разрубить узел, раз и навсегда избавиться от наваждения. Редкие прохожие торопились домой, ежась и пряча покрасневшие носы в воротники, а ему было жарко на холодном ветру. Он с сожалением и превосходством смотрел на них: ведь они, эти люди, не смогли бы, не сумели, так решительно и бесповоротно покончить с этим, как он. Нет, не смогли бы. Пусть Валентин, если ему нравится, целует у нее ручки, пусть Гриша Пресняков покорно сносит ее капризы и кокетство, а он не таков. Он останется прямым и честным. Да или нет. А нет — так и не надо!..

Он выбросил окурок, рассыпавшийся искрами на ветру, и сунул руки в карманы. В правом кармане было чуть теплее, чем в левом, будто там еще осталось немножко тепла ее руки. Он опомнился и затосковал…


Потерпев неудачу в любви, наш герой ощутил себя вконец разочарованным. Он теперь считал пустыми, презирал всех девушек вообще, и но, как ни старался, не мог забыть об их существовании — сексуальное влечение к ним никуда не пропало. Стараясь по обыкновению дать себе отчет во всех своих чувствах и переживаниях, он пришел к выводу, что если на свете нет девушки, достойной той возвышенной, той правильной любви, которой он хотел, о которой читал в романах, то в таком случае все-таки остается для него другая любовь, о которой он тоже читал в романах и которая выглядит не столь возвышенно, не столь богата поэзией, но тем не менее по-своему не лишена приятности и очарования. К тому времени он уже изучал «античку» и его не оставляли равнодушным Овидий и Апулей. Такая любовь тоже волновала его воображение, и хотя между известными всему факультету похождениями третьекурсника Левки Воронцова и любовными приключениями античных героев ощущалась заметная разница, Антоша наш временами испытывал искушение пойти по Левкиным стопам. С Бубенцовой, он считал, все кончено, и когда Левка позвал его однажды на пару «клеить чувих», он, делая вид, что ему не впервой, пошел с ним.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новинки «Современника»

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза