Родник Олафа

– Королю, – отозвался Скари.

– Королю…

– Сверкеру Кольссону! – напомнил Скари.

– Да, Свёкру Карлсону, – молвил Олфим. – И уж передай олафу из Лучина-городка и от смоленского князя Ростислава Мстиславича.

Олфим сделал знак, и Скари поднесли связку сверкающих, переливающихся серебром шкур. И Скари принял тот дар с поклоном и словами благодарности.

На том и разошлись. Скари поднялся на ладью, повеселевшие варяги брались за весла. Олфим смотрел на них. И тут встал в полный рост Спиридон в оборванной обгорелой рубахе, с коротко обрезанными и попаленными волосами. Он глядел на Олфима. Тот заметил его, отвернулся. Но вдруг снова он взглянул на Спиридона, лоб его нахмурился. Он поднял руку.

– Гость! Погодь!

Скари оглянулся. Олфим указал перстом с золотым кольцом на Спиридона.

– Кто таков есть?

Скари взглянул на Спиридона.

– Сей отрок на Волзе к нам прибился… точнее, на другой речке… Вазе?

– Вазузе?

– Так. Он немко.

– Немко?.. Погоди… Эй, малый!.. Да не тебя ли приводил на холм в Смоленске отец Стефан?

Спиридон кивнул.

– Так сей отрок – наш, смольнянский, – сказал Олфим.

– Значит, он добрался, – спокойно ответил Скари и, подойдя к Спиридону, вынул нож.

Тут подал голос Асбьёрн, но Скари, не отвечая ему, перерезал веревку и похлопал Спиридона по плечу.

– Ступай.

Спиридон мгновенье колебался и спрыгнул в воду, она доставала до груди, и пошел торопливо к берегу. Но вдруг остановился, обернулся и двинулся было обратно, да варяги уже ударили веслами по воде, и ладья пошла в средостение двух течений. Спиридон взмахнул руками, набрал полную грудь речного воздуха – как будто вместе с пышными облаками, золотой листвой и чайками – всю громаду воздуха, просвеченного солнцем, как живым янтарем —

Ладья варягов уходила.

Но он еще успел заметить в прореху в веже трепещущие птичьи глаза Нагме. И вся Двина, янтарная дорога, заполонила немко Спиридона несбывшимся долгим криком.

Смотрел он вослед ладье, покачиваясь вместе с волной, смотрел и мычал, аки водяной бык…

То старина, то и предание.

Писано мнихом Спиридоном Вержавским, летописцем Ростислава Мстиславича, и на пиру мною спето.