Родник

— Владлен… — повторил дедушка. — Хорошее имя. Так и запишем: «Дар от пионера Ванькова Владлена».

Дедушка вышел с кинжалом в соседнюю комнату. Владик посвободнее уселся на диванчике. При взрослых он всегда чувствовал некоторое стеснение.

— Тата, — тихо спросил он, — ты мне всё-таки объясни, зачем дедушке нужен этот кинжал?

Тата подняла свои большие глаза на Владика. Днём они были голубые, а сейчас, при свете лампы, казались серыми.

— Как, разве я тебе не говорила? — Она повернулась к двери: — Дедушка, можно я его поведу немножко?

— Что ж, — ответил дедушка, — веди. Только, чур, там не трогать ничего.

— Знаю, дедушка, ладно!

Тата взяла со стола гремящую связку ключей:

— Пойдём, Владлен!

Владик поднялся и пошёл за Татой по тёмному, таинственному коридору.

Он сказал маме «на полчасика», но вышло, конечно, гораздо больше. И немудрено, что его мать, Нина Васильевна, начала беспокоиться.

Она сидела дома и время от времени посматривала на часы.

Владик всегда был хозяином своего слова. Скажет: «Ухожу на час» — и ровно через час раздастся в коридоре его звонок. Скажет — на десять минут, значит на десять. А сегодня он сказал «на полчасика», но вот уже два часа прошло, а его всё нет.

Нина Васильевна то подходила к тёмному окну и смотрела на заснеженную улицу, то заглядывала на кухню к тёте Фене:

— Фенечка, как ты думаешь, почему его так долго нет?

Тётя Феня тоже тревожилась, но виду не подавала:

— Да вы не расстраивайте себя, Нина Васильевна! Ведь он у нас уже не махонький.

— А как ты думаешь, Фенечка, может он в Дом культуры пошёл?

— А что ж, вполне свободно мог туда пойти. Концерт или там самодеятельность… Вот, глядишь, и задержался.

— А как ты думаешь, Фенечка, может он в школу пошёл?

— Вполне свободно. Кружок там или сбор, известное дело. Туда-сюда — время-то и пробежало, а мать сиди беспокойся!

— И почему я у него не спросила, куда он пошёл? — терзалась Нина Васильевна. — Может, он к товарищу своему пошёл, к Пете Ерошину?

— А что ж, Нина Васильевна, вполне свободно. Дружки неразлучные. Отчего ж и не пойти!

Нина Васильевна и тётя Феня прислушивались к каждому шороху, к шагам на лестнице, но это всё был не Владик.

Наконец она сказала:

— Давай, Фенечка, сходим с тобой, я больше так сидеть не могу. Ты сходи в Дом культуры, а я пойду к Ерошиным.

— Ну что ж, сходимте, Нина Васильевна. Отчего не сходить!

Они оделись и вышли на улицу. Метель усиливалась. Тётя Феня пошла направо, к Дому культуры имени Павлика Морозова, а Нина Васильевна — налево, к огромным жилым корпусам «Трёхгорки», издали сверкавшим сотнями больших квадратных окон. Окна были разноцветные, потому что абажуры на лампах были разного цвета — зелёные, розовые, голубые, оранжевые…

Нина Васильевна поднялась на лифте на четвёртый этаж. Она знала знатную ткачиху Евдокию Ерошину: они встречались на родительских собраниях.

Как только Нина Васильевна зашла к Ерошиным, она сразу поняла: Владика здесь нет. Ерошина сидела возле покрытого вязаной салфеткой радиоприёмника, а Петя готовил уроки, заглядывая в задачник, который был прислонён к графину.

— Моего Владика у вас не было? — с порога спросила Нина Васильевна. Ей не хотелось заходить в комнату, чтобы не занести снегу в эту уютную, светлую квартиру.

— Нет, Нина Васильевна, не видно было его сегодня, — ответила, поднимаясь, Евдокия Прохоровна. — А что? Или случилось что-нибудь?

— Да вот, пропал! Ума не приложу, где его искать… Петя, тебе он ничего не говорил?

Петя почесал карандашом переносицу:

— Нет, Нина Васильевна. Да ну его! Он такой стал… зазнаётся. Дела у него какие-то свои, секретные.

— Какие дела?

— Да он не говорит. Вот мы с ним были на катке, и вдруг он пропал. «Где был?» Не говорит. Ну его!..

Нина Васильевна с тревогой слушала Петю.

— Ещё чего не хватало! Неужели он попал в какую-нибудь плохую компанию?

— Да что вы, Нина Васильевна! — сказала Петина мама. — Ведь он мальчик, просто скажу, замечательный. Я всегда Пете говорю: смотри, какой он выдержанный, вежливый, аккуратный… Нет, Нина Васильевна, вы и не думайте ничего такого…

Нина Васильевна снова обмотала шею платком, на котором все снежинки превратились в капельки.

— Боюсь даже мужу позвонить.

— Куда же вы теперь? — спросила Евдокия Прохоровна, открывая наружную дверь.

— Не знаю… Домой, что ли… Может, наша Феня уже вернулась… Извините!

Нина Васильевна спустилась по лестнице и вышла на улицу. Всё так же бесновалась метель, всё так же, точно белые пчёлы, роились вокруг фонарей пухлые снежинки.

Нина Васильевна торопливо шла по тротуару. Вдруг она издали увидела облепленную снегом фигуру мальчика. Воротник его был поднят, руки засунуты в рукава. Снег скрипел под его чёрными валенками.

Нина Васильевна прибавила шагу, поднесла руку ко рту и крикнула:

— Владик, ты?

Ветром отнесло её голос в сторону, и мальчик не обернулся. Она пошла ещё быстрее и повторила:

— Владик, это ты?

Мальчик остановился и, нагнув голову против ветра, стал вглядываться в темноту. Тут Нина Васильевна окончательно узнала сына:

— Владик!

Она поспешила к нему и радуясь и сердясь на него.