Родники рождаются в горах

Гости за столом ведут себя по-разному. Один после первого же выпитого рога надувает губы и ищет, к чему бы придраться и кого бы поколотить. Другой никому не позволяет рта открыть, громко выбалтывает свои сердечные тайны десятилетней давности. Третий, подперев подбородок рукой, плавает в волнах грусти и печали. А за столом должны царить мир и веселье! Тамада все видит, все слышит, не забывая произносить заздравные тосты.

Омардада следит, как бы где не появилась «трещина», не вспыхнула бы ссора. Осторожно направляет он речку многословия в берега. В сердце загрустившего вливает веселье. Совсем не просто быть тамадой. Он встает с огромным рогом тура, наполненным бузой. По обычаю, осушить рог первым должен тамада. За ним — остальные. Все ждут знака тамады, как солдаты — приказа командира.

Омардада провозглашает тост за седобородого деда — самого старшего в семье, увидевшего уже четвертое свое поколение, — за трудолюбивые, щедрые руки его, заложившие фундамент этого дома.

Глоток из рога, взгляд на кипящую бузу — и Омардада, побледнев, поднимает глаза к потолку, прося помощи у аллаха. Словно льда коснулись его губы, но не вправе тамада отвести рог ото рта. Незаметно скосив глаза вниз, Омардада еще раз взглянул в полный до краев рог — там плавал мертвый мышонок. Омардада перевел взгляд на землю: «Мать-кормилица, помоги советом!» Но земля, как всегда, хранила мудрое молчание.

Омардада огляделся вокруг — все ждут знака тамады. Если гости узнают, что в бочке, из которой налито это вино, плавал мышонок, — как пули, не попавшие в цель, упадут рога на землю. Зря прольется месяцами ожидавшая своего времени буза, погаснет смех. Что это за свадьба? Тамада не будет тамадой, если он не придумает, как поступить. Недаром народ говорит: «Тамада, если надо, даже дерево с ветвями проглотит». Мгновенья летели. Омардада, зажмурив глаза, осушил рог и перевернул его, чтобы показать — на дне не осталось ни капли.

«Порой даже аллах не ведает, что знают губы», — вспоминая этот случай, говорил он мне потом.

— Тамада молодец!

— Будь здоров и счастлив! — кричали гости, не подозревая, какую жертву принес тамада ради общего блага.

Кипящая буза вновь наполнила опустевший рог тамады. Первая пара закружилась в лихой лезгинке Я потихоньку наблюдала за взрослыми. Мама не могла оставаться здесь долго — она кормила Магомед-Жавгара, а мне сказала, чтобы я, когда праздник кончится, пошла ночевать к Омардаде.

Изрядно опьяневшего Омардаду Халун с трудом тащила домой. Я молча шла сзади.

— Что с тобой сегодня? — ворчала Халун на мужа. — Люди осудят: тамада напился до потери сознания.

— Я пьян? И ты говоришь, что я много выпил? — обижался Омардада, вырываясь из рук жены.

— Да что ты! Я молчу. Ты совсем трезвый. Только идем скорее домой — время позднее!

— А… Раз ты думаешь, что я пьяный, сейчас полезу на вершину горы… — бушевал Омардада.

— Ну кто тебе говорит, что ты пьяный? Выпил немного… Пойдем домой!

— Ты пойми… Я все помню и даже, отдавая душу Азраилю, буду помнить, как она плавала в пене.

— Кто это она? Где плавала? — рассердилась Халун. — Я понимаю, почему ты хочешь один куда-то идти. К кому тебя тянет?

— Не надо ревновать, дорогая Халун! Я ее проглотил! И никогда не забуду…

— Кого это ты не можешь забыть?

— Да я же ее проглотил, проглотил, но это секрет!

— Ну, Омардада, и на рваное платье найдется лоскут. Не сошелся на тебе свет клином. Я все прощала… Признавайся во всем до конца, иначе в дом тебя не пущу. Постыдился бы своих сыновей. — Халун захлопнула ворота перед носом мужа. — Иди к той, о которой ты в пьяном виде вспоминаешь! — крикнула она уже со двора.

Омардада растерянный стоял у ворот, и мне стало жалко его. За что же тетя Халун не пускает Омардаду домой?

— Пойдем к нам ночевать, — предложила я ласково.

— Видишь, Патимат, до чего дело дошло! — Омардада явно искал у меня поддержки. — Завтра поеду в район и объявлю, что пора закрывать женотделы! Жены будут скоро гнать нас из аула. На каждом собрании только и слышно: «Женщину надо любить, женщину надо уважать, женщину надо на руках носить». А к чему это привело? Они сели нам на голову… — говорил Омардада, входя к нам в дом. Мама удивилась, увидев нас.

Омардада хитро улыбнулся.

— Если явится моя старуха, скажи, что меня здесь нет. Парихан, уверяю тебя, сейчас будет веселее, чем на свадьбе.

Мама напоила Омардаду крепким чаем.

Услышав поспешно приближающиеся шаги, Омардада спрятался в папиной комнате — так мы называли спальню родителей. В дверь ворвалась возбужденная Халун. Я ее никогда такой не видала. Она была бледна, как мел, глаза стали большими и блестящими. На мгновение она задержалась у двери, обведя комнату гневным взглядом, сорвала с головы платок и бросила его на стол.

— Вот, Парихан. Ты меня все утешаешь, — заговорила она громко. — Смеешься — болтовня, сплетни! Сегодня он сам признался, что не забудет ее никогда! Она в какой-то пене плавала. Нет, это ему даром не пройдет! Халун не та, что была в первые годы… Я и ему и ей покажу…

— Халун, неужели ты не привыкла к шуткам своего Омардады?..