Родники рождаются в горах

…С рождением первенца Чакар забыла обо всем. Она почти не появлялась на улице, а говорить могла только о сыне. «Сегодня Муса улыбнулся мне, — сияя счастьем, рассказывала она Сидрат, — я стирала, а потом подошла к нему, вижу — спит. И вдруг, представляешь, улыбнулся, а глаза закрыты. Наверное, почувствовал, что я подошла…» «Муса сказал «мама», — говорила она через несколько месяцев, — я пришла с огорода, а он сидел на крыльце, увидел меня, протянул руки и так ясно сказал «ма-ма». Я рассказала Гусейну, а он не поверил. Ревнует, конечно…» «У Мусы прорезался зуб. Я обнаружила совершенно случайно. Кормлю его кашей, и вдруг ложка задела обо что-то твердое, и звук такой: «чик». Смотрю, а у него в десне белое просвечивает. Я сразу догадалась, что это зуб…»

Так она рассказывала Сидрат, и та от души радовалась счастью подруги.

Вскоре у Чакар родилась Асият, а потом Али, а потом Джамиля, и все эти необыкновенные радости стали для нее обычными. Да и болезнь, еще скрытая, понемногу подтачивала ее. «Как я устаю, — жаловалась она Сидрат. — Утром носила белье на речку, так еле доплелась назад. И таз почему-то такой тяжелый… Говорят, вчера в клубе новую картину крутили. А я с тех пор, как Асият родилась, и в кино ни разу не была. Куда же пойдешь от детей?.. Гусейн обижается на меня: говорит, неласковая стала. А когда мне ласковой быть? Днем кружусь, как белка, а свалюсь на кровать — и как в пропасть».

И сейчас еще звучал в ушах Сидрат ее голос, сначала живой, теплый, переливающийся всеми звуками жизни, потом усталый, жалующийся, бесцветный.

«Ну, хватит вспоминать», — оборвала себя Сидрат. И по освещенному городу пошла к общежитию института, того самого, где когда-то учился Загид. Она попросила встретившегося ей паренька вызвать Мусу, а сама села в сквере под раскидистым деревом.

Муса пришел скоро. Сидрат видела, как из освещенного подъезда выбежал юноша и остановился, озираясь. Была в его движениях та легкость, которая свойственна только юности. Даже если человек убережет себя от морщин и от седин, все равно никогда он не сравнится с молодым: не сохранит эту упругость и непринужденность движений.

Минуту Сидрат любовалась им молча, а потом громко позвала: «Муса». И сейчас же недоумение на его лице сменилось радостью:

— Тетя Сидрат, вы…

— Как ты возмужал, Муса. Я бы ни за что не узнала тебя на улице. Хотя что удивительного… борец, защищающий честь института. Если бы ты только знал, как Джамиля и Али гордятся тобой.

— Ну как они? Как отец? Что нового в ауле?

— Все хорошо. А как у тебя с учебой?

— Как положено мужчине, посредственно, — немного кокетничая, ответил Муса.

— Мог бы и лучше, — не удержалась от упрека Сидрат. — Наверное, спорт отвлекает.

— Вы же знаете, — сказал Муса беспечно, с пятерками я никогда не дружил.

— Знаю, знаю, — засмеялась Сидрат, вспомнив, как изощрялись Чакар и Гусейн, чтобы приохотить его к учебе. Но все кончилось тем, что он в один прекрасный день сбежал из дому и нашли его только на вторые сутки в горах, где он мирно спал, а рядом стоял кувшин с водой да лежала засохшая горбушка хлеба.

С тех пор его больше не донимали ученьем. Зато в спорте он был первым, всегда мог постоять за честь школы: за то и прощалось ему многое.

— Я бы хотела повидаться и с Асият, — сказала Сидрат, когда они вдоволь наговорились с Мусой.

— А ее сейчас нет, их на виноград отправили, — огорчил ее Муса.

…Они попрощались, потому что все новости уже были рассказаны. К тому же было поздно, а завтра Сидрат предстоял большой и трудный день. Покидая этот город, она с грустью думала: когда теперь она увидит его снова, да и увидит ли вообще. И она, уходя, еще раз оглянулась, чтобы увидеть институт, и кусочек сквера, и автобус, заворачивающий за угол…

Шел второй день съезда. Сидрат сидела в большом актовом зале университета и слушала выступления знаменитых хирургов страны и мира. В зале, заполненном сотнями людей, было прохладно и тихо. Голоса выступающих, усиленные микрофоном, достигали самых отдаленных мест.

Когда после перерыва Сидрат, пригнувшись, пробиралась на свое место, ухо ее уловило конец фразы: «…профессору Константину Александровичу Орлову». Сидрат вздрогнула, почувствовала, как кровь прилила к щекам, лбу, шее.

— Простите, — волнуясь, зашептала она, наклоняясь к соседу, — не расслышали фамилию?

— Орлов! — приложив ладонь ко рту, ответил сосед.

— А имя, имя и отчество? — не унималась Сидрат. Она все еще не верила своим ушам.

Сосед отрицательно покачал головой.

Сидрат заерзала на стуле: кого бы еще спросить? Рядом с ней с другой стороны сидел иностранец. Он наверняка не сможет ей ответить.

Но в это время на трибуну поднялся профессор Орлов. Сидрат казалось, что она не узнает его, тем более издалека. Но она узнала его сразу по широко расставленным глазам с монгольским разрезом. «Константин Александрович, какое счастье, что вы живой», — хотелось крикнуть ей.