Родники рождаются в горах

Строй юношей, как натянутая тетива, напряженно ждал сигнала к состязанию. И вот, сотрясая воздух, грянул выстрел. Горное эхо протяжно повторило его. Строй юношей дрогнул, распался. Вот они достигли скалы, вот схватились за ее уступы, вот уже взбираются вверх, все дальше, все выше. Вот они уже стали точками среди скал.

А люди, закинув головы до ломоты в шеях, всматриваясь в эти точки, замерли у подножия. Никто из зрителей уже не думает о первенстве: лишь бы не оступился, не сорвался. Внизу, под скалой, разинула волчью пасть пропасть.

А юноши поднимались все выше. Там, недалеко от вершин, они уже казались орлами. Вот один поднялся, распрямил плечи, затерялся в голубизне, за ним второй, третий… Горные выступы скрыли их, скала опустела.

Казалось, ожидание длится невозможно долго.

И вот толпа вздохнула, зашелестела, и вдруг рванулось к небу дружное: «О-о-о!»

Это юноши, один за другим, стали показываться на скале. Теперь они спешили обратно, вниз, к подножию… Вот кто-то уже спрыгнул на лужайку Кто же это? Уж не кузнеца ли сын? Неужели он? И только и ждавшие этого момента, заиграли барабан и зурна. Весь аул бьет в ладони, приветствуя победителя. Лица, еще минуту назад полные страха и напряжения, мягчают, проясняются, словно юноша, который только что спрыгнул со скалы, бросил в глаза каждому по светлому лучику, отломленному от самого солнца.

«Кому он бросит цветы?» — волнуется толпа.

«Кому он бросит цветы?» — повторяют скалы и ущелья.

Мгновение — и букет мелькнул в воздухе. Цветы, рассыпавшись, упали к ногам Чакар.

Она вспыхнула, поймала на лету один стебелек и, потупившись, вышла, нет, вплыла в круг, где уже плясал Гусейн.

Еще громче заиграли зурна и барабан. Еще ловчее заходили ноги. Еще сильнее застучало сердце. Еще быстрее закружились вокруг небо и скалы, солнце и родники, люди и деревья…

…Но следом за счастьем уже спешит беда, как за бедой — радость. И вечно это чередование в природе.

Так и не пришлось Чакар сплясать на своей свадьбе. Война помешала. А потом было не до веселья. Хоть и вернулся Гусейн с войны, хоть и сыграли они свадьбу, но какая же это радость, если за свадебным столом сидят одни женщины, да многие в траурных платках, а жених прячет за ремень пустой рукав.

В ауле, где почти не осталось мужчин, Гусейн сразу же стал председателем колхоза и сельсовета одновременно. Все силы он вкладывал в колхозное хозяйство, никогда не отказывал в помощи семьям фронтовиков, но делал это тихо и незаметно, не требуя ни почестей, ни благодарности. Он всегда был готов услужить людям, а делать хорошее умел так, будто не он оказывает им услугу, а они ему.

Он был как тихая речушка, которая не привлечет своим журчанием, но в жаркий день напоит водой и даст прохладу.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Сидрат собиралась в дорогу. На этот раз путь ее лежал в Ленинград, куда ее вызвали на съезд хирургов. Сидрат чувствовала себя окрыленной. Впервые она покидала отчий дом без щемящего чувства тревоги. Родные и друзья провожали ее до речки. Провожала тетя Рахимат. Провожала Роза с мужем и с маленьким Рашидом. Молодой врач больницы Саадат и две медсестры.

Когда остановились у речки и Сидрат нужно было проститься со всеми, она внезапно забеспокоилась: как-то останется без меня Саадат, молодая она еще, неопытная.

И тут же рассердилась на себя: «Да что же это я, молодой, что ли, не была? А ведь доверяли мне люди, еще как доверяли. Старею, наверное, раз не верю в молодежь». Думая так, она задержалась глазами на Саадат, на ее крепких румяных щеках, свежей шее, выступающей из выреза ситцевого платья, темных, сосредоточенных глазах. «Хорошая девушка, — успокаиваясь, решила Сидрат, — наберется опыта, лучше меня работать будет».

Речка со звоном катила камешки. Она была такая легкая и веселая… Может, потому и повелось у аульчан прощаться именно здесь.

Сидрат тряхнула головой.

— Ну… — и протянула руку Саадат.

Потом обняла тетю Рахимат, подержала на руках маленького Рашида. Он был мягкий и легкий, как горстка пуха.

— До свидания, золотце мое. — На миг глаза ее затуманились: в них смешались нежность и горечь. «Нет тебя, дорогой мой, единственный человек. Только имя осталось — Рашид, Рашид, Рашид…»

Последнему протянула руку Гусейну. Он вдруг залился краской, как юноша, и задержал ее руку.

— До свидания, Гусейн, береги Джамилю, — только и сказала она, мягко высвобождая руку.

В Махачкале ей предстояло пересесть в поезд. И она решила остаться здесь на денек, чтобы повидаться с Мусой. Да и просто хотелось побыть в этом городе, с которым столько связано, побродить по его улицам… Она сошла с автобуса. Налетевший ветер растрепал волосы, вздул платье. «Здесь все портит ветер», — подумала она с досадой, одной рукой придерживая волосы, другой платье.