Родники рождаются в горах

Конечно, в ауле никто не мог обойтись без Наби́. Для того, чтобы вспахать землю, нужен плуг. Чтобы скосить траву — серп. Чтобы окопать яблоню в саду — лопата. Вот и шли к нему люди — то за плугом, то за киркой, кто за новым, а кто починить старое. Бывает, в самую страду вдруг источится серп, сломается плуг. И снова к Наби́: выручай. Никому не отказывал кузнец. Если надо — в три ночи встанет, а к пяти плуг готов. Умел он ценить чужое время и чужой труд. За то и уважали его люди.

Порой жена ругала его: «Зачем берешь мелкую работу? Гнешь спину за пустое спасибо». А Наби́ отвечал: «Ничего. В каждую кирку — по молотку, в каждое сердце — по искорке».

Жена его Гварша была совсем не похожа на своего мужа. Редко когда мелькал в поле ее платок. Не любила она держать в руках серп или лопату. Зато любила кашеварить. Никто лучше ее не мог приготовить любимых сладостей горцев: махух, натух и халву. А какой же праздник без этих лакомств! За то и прощалось ей многое. Порой между женщинами происходил такой разговор:

— Пришла к тебе за помощью, Гварша. Дочка из города приезжает. На каникулы. А побаловать ее нечем, — заводила издалека соседка.

— Так надо халву приготовить, — отвечала Гварша, погружая руки в тесто, — она всегда что-нибудь стряпала. — Небось любит халву-то?

— Любит, еще как любит, — радовалась соседка. — Даже письмо писала, просила в посылке выслать.

— Занята я. Не видишь разве, — отвечала Гварша.

— Но ведь ты же только что…

— Не обещала я, — прерывала Гварша, яростно мешая тесто.

Соседка уныло молчала.

— Я бы помогла, — уже мягче продолжала Гварша. — Разве для хорошего человека жалко? Да ведь мне еще траву косить. Вчера председатель опять срамил, что на работу не вышла.

— Что ты, Гварша, да я за тебя скошу. Ты об этом и не печалься, — уговаривала соседка.

— Ну разве так… — соглашалась Гварша как бы нехотя.

На том и кончался разговор.

Гварша была хозяйкой в доме, а Наби́ — в кузнице. Он хотел, чтобы и сын занялся кузнечным ремеслом. «Нет ничего на свете важнее этого дела, — часто повторял он сыну. — Без плуга и земля не родит». Гусейну нравилось смотреть, как в сильных руках отца железо становилось похожим на раскаленный уголь и от этого отсвета лицо отца, и молоток, и руки, и стены кузницы — все становилось ослепительно красным. Отец брал молоток, ударял по раскаленному железу, и золотые искры, как звездная россыпь, озаряли бедную кузницу. Потом он мял кусок железа, словно это был воск, и придавал ему любую форму. А иногда Наби́ давал сыну молоток. Тогда Гусейн изо всех сил бил по железу, но не мог высечь ни одной искры. «Ничего, — утешал его отец. — Сила придет. Была бы охота к работе».

Когда же пришла эта сила, отправился Гусейн сражаться с фашистами, а вернулся обратно без руки. Так и не пришлось ему продолжить отцовское дело. Но в ауле все знали Гусейна как сына кузнеца. Так и говорили: «Это тот, который кузнеца сын».

То ли красный отсвет кузницы, то ли звездные искры от раскаленного металла так поразили его воображение, но только с детства любил Гусейн смотреть, как солнце выходит из-за гор, а заходит за речку, как на закате вдруг запылает чье-то окно, словно в доме пожар, как потом зажгутся в небе крупные живые звезды…

Однажды вечером вышел Гусейн на поляну, где, не заслоненное горами, чернело небо. Ему хотелось хорошенько разглядеть ковш Большой Медведицы: ведь только сегодня учитель так увлекательно рассказывал о звездах.

Гусейн нашел удобное место и уже приготовился искать Большую Медведицу, как вдруг услышал за спиной шорох. В страхе он оглянулся: по полянке, шурша высокой травой, убегала длинноногая девчонка. Гусейн узнал в ней Сидрат. «Что она делала здесь? Может, тоже наблюдала звезды? А может, плакала? Говорят, отец прогнал ее мать. Странная девчонка. Как-то непохожа на всех остальных». С этого дня, сам не зная почему, он стал замечать Сидрат. Она, как и все, прыгала через веревочку, бросала об стенку мяч и, случалось, ходила с ободранными коленями. Но глаза ее, такие большие на тонком лице, таили в себе печаль. И еще что-то было в этих глазах, когда они смотрели на деревья, на гусеницу, ползущую по ветке, на горы… мечтательность, что ли?