Родное гнездо

Через пару месяцев начали приходить первые письма. И почти сразу обнаружилось, что маме вызов пришлют, а Торику — нет. Там нет русской школы. А главное — в тех краях царит дикая, нечеловеческая жара. Так что мама вскоре уехала, а Торик остался жить у бабушки. Один.

* * *

Сентябрь 1976 года, Город, ул. Затинная, 11 лет

«Динь-доннннн», — важно сказали часы, покряхтели механизмом, взяли драматическую паузу и только потом пробили девять раз. Пора вставать. Хорошо, что пятиклассники учатся во вторую смену! Торик уселся на диване и огляделся. На тумбочке гордо стоял пузатый черно-белый телевизор, накрытый кружевной салфеткой. У стены расположилась аккуратно застеленная бабушкина кровать, а на ней высились две огромные подушки, тоже в кружевных салфетках. Мир бабушки Саши. Так она понимала роскошь и красоту.

Ей вообще очень нравилась ее квартира, она искренне радовалась простору и свету. Постирает все (руками, но хоть воду не таскать), помоет полы во всех комнатах, сядет на стул, откинет прядку и счастливо выдохнет: «И луччи моей квартеры нету!»

Вот в такой мир попал Торик, когда вдруг оказался без родителей. Места для жизни стало гораздо больше, чем в бараке, а вот общения — меньше.

Конечно, ему ужасно не хватало родителей. Он ждал их, писал им письма. Нашел грифельную доску времен маминого детства, где можно писать мелом и стирать написанное. На ней Торик каждый день выписывал, сколько осталось до приезда родителей: дней, месяцев, часов, недель — такой ритуал хоть немного помогал унять тоску.

Бабушка Саша старалась поддержать его буквально всем, чем могла. Она готова была накормить, обогреть, постирать, проследить, чтобы вовремя пошел в школу, помогать, утешать и вдохновлять. И делала это каждый день.

Она никогда не жаловалась. После настоящих трудностей деревенской жизни, послевоенного голода и вечных перекосов коллективизации и других государственных экспериментов остальное казалось преодолимым. Она лишь махала рукой, да говорила: «О-ой, да нет ништо!» (ничего страшного, справлюсь). И справлялась.

Но все равно без родителей было отчаянно грустно, почти нестерпимо. Спасало лишь то, что Торик привык сам занимать себя интересными делами. Единственное, в чем бабушка не могла помочь Торику, это учеба. Тут подключалась тетя Азалия.

* * *

Дома у тети поражало обилие книг: целая библиотека! А тетин муж, вольный художник Геннадий Барышев, обладал забавной особенностью: люди на его портретах всегда получались старше, чем в жизни. Казалось, он смотрел на них из будущего. Время шло, мастерство его крепло, и теперь уже он дорос до главного художника драмтеатра Города, за что получил от папы ироничное прозвище «Великий Барышев» или сокращенно ВелиБар.

Детей у них с тетей не было, но к Торику они всегда относились с симпатией. И теперь ВелиБар надумал подарить Торику большую гитару, без дела висевшую в доме, а заодно и самоучитель к ней.

— Да вы что! Это же очень дорогой подарок! — попытался проявить вежливость Торик, хотя в душе здорово обрадовался.

— Торик, не ерунди! — сказала тетя Аза, пару раз дернув рукой, словно отталкивая локтем невидимого соседа. Такое частенько бывало, когда она сердилась. — Раз решили, значит, решили. Забирай и изучай!

Торик уже собрался было идти, но тетя вдруг вспомнила важное:

— Нет, погоди. Присядь. Мне тут сказали, что математика у тебя идет хорошо, а вот с литературой складывается не очень.

Азалия преподавала в университете английский и немецкий, поэтому часто использовала странноватые словечки или структуры. Сейчас ей захотелось выразить мысль неопределенно-личным предложением. Хотя понятно, что «те, которые сказали», не могли быть никем, кроме бабушки.

— Рассказывай.

— Сочинение, — выдавил Торик.

— Не смог написать? — удивилась тетя.

— Не совсем… Сочинение назвали одним из лучших.

— Вот! Это похоже на тебя! А в чем проблема?

— Я опоздал… на две недели…

— Ох ты как! Ну, давай разбираться. Причина-то в чем? Тебе не хотелось? Не знал, с чего начать? Не знал тему?

— Да все я знал. Трудно… сесть и начать писать. Я не могу себя заставить, потому что в глубине души знаю, что время еще есть.

— Но на самом-то деле времени нет?

Он угрюмо кивнул.

— Получается, дело в подсознании?

Пару минут ее зрачки за толстыми стеклами очков двигались, словно искали новые цели в комнате.

— Торик, — произнесла она с удовольствием: ей нравилась эта форма его имени, не зря она сама ее предложила, — просто так с этим не справиться.

Он снова кивнул.

— Если причина — в твоем подсознании, надо его убедить, что срок сдачи не где-то там, а завтра, или лучше — сегодня. Понимаешь?

Торик вздохнул.

— Я сама иногда пользуюсь таким приемом. Если доклад нужен через две недели, я себя уговариваю, что срок — всего два дня. Быстро собраться и написать не получается, это у нас фамильное. Но через три дня меня догрызает совесть, я сажусь и пишу доклад. Да, поздновато, зато он будет готов через три дня, а не через две недели!

В душе Торика забрезжила надежда: надо попробовать! Он робко улыбнулся.