Они допели последние строки и замолчали, потрясенные. Торика переполняло счастье: синергия плескалась и пузырилась, как в лучшие времена, а музыка делала ее только ярче, ощутимей. Неужели свершилось? Может, он уже нашел свою стаю?
— Слу-у-ушайте! — прочувствованно воскликнул Роберт. — А неплохо получилось! Не ожидал. Думал, очередной бред сочиним.
— «Когда б вы знали, из какого сора…» — усмехнулся Валерыч.
* * *
Руки Торика по-прежнему тянулись к электронике. Технологии со времен школы здорово изменились: появилась цифровая техника и новые средства — микросхемы, слепыши. Торик старательно добывал микросхемы, вникал, что каждая из них умеет делать. Микросхемы оказались для него словно еще одним набором кирпичиков, из которого можно собирать все, на что хватит фантазии.
А вот отец для себя решил, что в микросхемы он уже не пойдет. Лампы, транзисторы, высокочастотная техника — это да, а все эти новомодные штуки, устаревающие быстрее, чем успеваешь к ним привыкнуть, — нет, это не для него, пусть осваивает молодежь. Сам он по-прежнему занимался радиолюбительством, а потом с неизменным удовольствием отмечал на карте мира все новые точки.
В занятиях электроникой Торик тяготел к музыке. По-разному обрабатывал звучание гитары, чтобы сделать его интересней, применял фильтры, имитировал музыкальные эффекты. Он шел наугад, поскольку литературы на эту тему практически не попадалось. Отец шутил, что в результате этих экспериментов изредка получаются «улучшители», но чаще всего — «исказители». А однажды внимательно послушал звук, удивился и заметил: «Сейчас твоя гитара звучит даже гитарней, чем сама гитара». Фильтр подчеркивал красивую часть «голоса» гитары, из-за чего звук казался ярче и выразительней.
Теперь Торик скрещивал музыку с цифровой обработкой. С микросхемами все стало проще. Счетчики прекрасно работали в качестве делителей частоты на два, четыре и дальше. Гитара с такой обработкой звучала, как электроорган в нижнем регистре — трагично и сурово. Вот только применить это теперь негде: ансамбля у Торика не было, а играть на соло-гитаре в одиночку — удовольствие сомнительное. Но работать со звуками ему нравилось.
А потом все эти навыки пригодились совсем для другого.
* * *
Громкий хохот в комнате заставил люстру испуганно звякнуть.
— И чем ты закончил припев? — спросил Торик.
— Ну… — Роберт замялся, но потом все-таки продекламировал: — «Пока на крышах луч заката угасает, надежда экспоненциально убывает».
— Угу-угу, — ехидно поддел его Торик, — скажи еще: «К нулю стремится, с болью исчезает»!
— Отличная мысль, кстати! Секунду, я запишу.
— Да ну, по-моему, бред!
Они помолчали.
— Слу-ушай, а чего мы дурака валяем? — внезапно спросил Роберт, привстав с дивана.
— В смысле?
— Стихи сочиняем сами, как в прошлом веке! Пусть лучше их машина сочиняет!
— Ой нет, это жутко сложно. Русский язык — не эсперанто, он полон исключений, всяких нерегулярностей… Я даже не представляю, как к этому подступиться.
— Не знаю… Каким-нибудь… методом — не знаю — подражания?
— И искажения! — моментально осенило Торика. — Тащи стих. Будем крошить его на атомы!
— Так пошли сразу в СВЦ! — обрадовался Роберт. — Там и попробуем!
— А исходный стих какой возьмем?
— Да любой. Хоть про рябину.
Они не полезли в дебри русской грамматики или в чащобу взаимодействия рифм и звуков. Идея ведь была не в том, чтобы создать шедевр или научить машину думать. Им всего лишь хотелось написать программу, выдающую веселые стишки, потому и алгоритм получился простейшим.
Друзья взяли первый попавшийся исходный стих, поделили его на части — по две-три в строке — и для каждой части задали в программе с десяток вариаций. Программа случайным образом выбирает каждый раз новую вариацию, сшивает их в строки и печатает новорожденный стих. Никакой смысл при этом, конечно, не появится, зато гарантированно получатся правильные рифмы, и строки идеально попадут в размер.
В итоге на печать вывели полсотни разных вариантов. Например, такой: