Родной берег

– О, да ты суровый судья, не то что я. Мне и архидьякона жалко, ведь у него есть потайной шкафчик и припрятанный томик Рабле.

– Мне так хочется верить, что в конечном счете побеждает добро, – призналась Китти. – Но согласись, в жизни так бывает не всегда.

– Значит, к этому надо стремиться.

– Ларри! – Она сжала его ладонь свободной рукой. – Как же хорошо, что ты приехал.

Его пригласили разделить скромный обед. Мистер Тил, вернувшийся из аббатства ровно в час, то и дело одаривал гостя улыбкой.

– Ну, что скажете о бомбежке Пантеллерии? Я всегда говорил, что вторжение начнется в Средиземном море. Сицилия – просто открытая дверь.

Отец и мать наперебой читали указ о награждении Эда, смакуя каждое слово.

– Если кто и заслужил Крест Виктории, так это он! – уверял мистер Тил.

– Ларри был там, – объяснила Китти, – видел его.

– Господи! – воскликнул ее отец. – Вот кому есть что рассказать! А у меня всего-то хлопот, что ремонт в аббатстве.

– Однажды война закончится, – заверил его Ларри. – Тогда нам снова захочется любоваться величественными старыми церквами и цветущими васильками.

– Ларри романтик, – улыбнулась ему Китти. – Он ведь художник.

– Художник! – разволновалась миссис Тил.

– Я люблю рисовать, – признался Ларри.

– Нарисуйте Китти, – попросил мистер Тил. – Я постоянно твержу, что надо написать ее портрет.

– Боюсь, на портрет я не решусь. Мастерства не хватит.

– Ларри пишет, как Сезанн, – объяснила Китти. – Пятнами и изменяя цвет.

– Очень точное описание, – усмехнулся Ларри.

Настал час расставания. Китти проводила друга до перекрестка, оставив Памелу на попечение матери.

– Ты ведь знаешь, к твоим работам я отношусь куда серьезней, Ларри. Я просто шучу.

– Да, я знаю.

– Спасибо, что так хорошо поговорил с папой.

Ларри поднял на нее глаза:

– Тебе, должно быть, тяжело? Без Эда?

– Пожалуй. О Ларри. Мне кажется, я начала его забывать. Это так страшно.

Китти с трудом сдерживала слезы, покуда Ларри не обнял ее на прощание. Тут она позволила себе немного всплакнуть.

– Война не вечна, – снова повторил он.

– Я знаю. Знаю, что не вечна. Я должна быть сильной ради Памелы.

Он осторожно поцеловал ее в щеку.

– Это от Эда, – сказал он. – Сейчас он думает о тебе. Он так сильно тебя любит.

– Милый Ларри! Можно поцеловать его в ответ?

Она прижалась губами к его щеке. Они замерли на мгновение, а потом, отстранившись, снова зашагали к перекрестку.

Ларри уже ждали. Когда он забрался в машину, Китти вдруг вспомнила:

– На днях пришли новости о Луизе. Она теперь хозяйка замка.

– Да здравствует леди Иденфилд! – улыбнулся Ларри.

Машина тронулась, направляясь к дороге на Суиндон, а Китти побрела назад.

13

После рейда на Дьеп немцы нашли нескольких своих солдат, застреленных в голову и со связанными за спиной руками. Тут же возникло предположение, что это работа десанта. Так что военное руководство Германии приказало надеть всем пленным коммандос наручники и не снимать до особого распоряжения.

После следующего десанта, на остров Сарк, также были найдены убитые со связанными руками. Взбешенный Гитлер издал секретное распоряжение, известное как Kommandobefehl – «Приказ о диверсантах». Документ, существовавший всего в двенадцати экземплярах, гласил:

В ходе ведения войны на протяжении длительного времени нашим противником использовались методы, прямо противоречащие Женевской конвенции. Поведение так называемых коммандос отличается особенной жестокостью и коварством… В этой связи приказываю: начиная с настоящего момента все военнослужащие, выступающие против немецких войск в составе так называемых десантных рейдов… подлежат уничтожению.

Приказ одобрили не все. Фельдмаршал Роммель отказался передавать приказ своим подчиненным, полагая, что он нарушает неписаные правила ведения войны. В лагерях для военнопленных его выполнение зависело от настроения руководства. Так, в офлаге VII-B под Айхштетом пленных коммандос заковали в наручники, но не передали Sicherheitsdienst – Службе безопасности. Не из сострадания к пленникам, а по причине межведомственных трений.

В общем, лагерное начальство, узнав о награждении Крестом Виктории Эдварда Эйвнелла, лейтенанта 40-го диверсионно-десантного батальона морской пехоты, пришло в ярость.

Еще до рассвета двое полусонных ординарцев сдернули пленного с койки в пятом блокгаузе и, не снимая наручников, вывели на плац, где приказали встать перед каменной насыпью, что поднималась к лагерштрассе и кухонному блоку.