Родной берег

– Нелл никогда не врет?! Да она только этим и занимается. – Прости, конечно, – Ларри раздраженно нахмурился, – не думаю, что ты знаешь ее лучше, чем я.

– Нет, ну Ларри! Сказала, что беременна! Уловка старая как мир. – Тони снова засмеялся.

– Но чего ради? – холодно спросил Ларри.

– Чтобы ты на ней женился, естественно.

– Я предложил. Она отказалась.

Этот абсолютно убедительный для Ларри довод в пользу честности Нелл Армитеджа, похоже, не убедил.

– О, наша Нелл не глупа. Наверняка сообразила, что ты мелковатая рыбка.

– Прости, Тони. Мы с тобой по-разному смотрим на вещи, вот и все. Не стоило мне говорить о личном.

– Личном? А ты в курсе, что этот фортель с беременностью она провернула с Питером Бьюмонтом?

Теперь уже Ларри вытаращился на Армитеджа.

– Питер клюнул и достался ей со всеми потрохами. Но она решила держать его про запас. Как она выражается, на черный день.

– Не понимаю, – упавшим голосом проговорил Ларри.

До Армитеджа наконец дошло, что дело серьезное.

– Ты не знал?

– Сам понимаешь, что нет.

– Она неплохая девчонка. Я бы сказал, вообще замечательная. Но у нее ни гроша за душой. Приходится о себе заботиться.

– Питеру Бьюмонту она сказала, что это его ребенок?

– Ну да.

Ларри растерянно вытер вспотевший лоб:

– Так чей это был ребенок?

Армитедж разлил остатки бренди и протянул Ларри чашку. – Не было никакого ребенка, Ларри.

– Не было?

– Ни беременности, ни выкидыша.

– Ты уверен?

– Ну, с Нелл ни в чем нельзя быть уверенным. Но я уверен. Она и со мной пыталась, но я только посмеялся.

– С тобой? – Ларри залпом осушил чашку.

– Послушай, старик. Я смотрю, тебя эти новости полностью раздавили. Ты это серьезно думал по поводу Нелл?

– Да. Мне так кажется.

– Я начинаю понимать, что малость облажался с темой разговора.

Ларри, красный как рак, молчал в ответ, чувствуя, как душу заполняют стыд и горечь.

– Мне тоже Нелл очень нравится. – Армитедж попытался сгладить неловкость. – А что она о себе не забывает, так я и сам такой. Хочешь жить – умей вертеться.

– Но врать мне… – Ларри по-прежнему не верил своим ушам. – Первым делом она сказала, что мы будем говорить друг другу правду. Она постоянно твердила о честности.

– Обычная история. Воры прячут ценности, а шулера больше всех следят за правилами игры.

– Господи, – пробормотал Ларри, – я чувствую себя полным идиотом.

– Но тебе было хорошо с ней?

– Да.

– Значит, не полный идиот.

Ларри покачал головой и снова окинул комнату взглядом. Работы Армитеджа. Два наброска Нелл.

– Ты видишь яснее, чем я, Тони, – сказал он. – Вот почему из тебя и художник лучше.

– О, брось. Только не надо самобичевания.

– Нет, серьезно. Люди говорят о таланте, будто это дар Божий, как красота. Но мне кажется, это еще и психический склад личности. У тебя он правильный, Тони, а у меня – нет. Ты ясно видишь, ты веришь в себя. Ты прав, тебе суждено стать одним из великих.

– Тебе тоже, Ларри. Почему нет?

Ларри перевел взгляд с мощных полотен на мальчишку, который их написал:

– Ты видел мои работы. Ты знаешь, что мне не стать таким, как ты.

– Почему? – удивился Армитедж.

Но во взгляде его читалось иное. Тони не Нелл. Он не умеет лгать в глаза.

– Спасибо за бренди. – Ларри вздохнул. – И за горькую правду. Веселого мало, но я должен был узнать. Пойду теперь разбираться в своих чувствах.

Армитедж проводил его до выхода. Фонари не горели, оледеневший тротуар освещался лишь размытым свечением занавешенных окон. Ларри брел домой, не замечая холода. Он чувствовал стыд и боль, злость и растерянность. Вернувшись к себе, он собрал все свои картины и завязал в покрывало – всего больше тридцати работ, большинство маленькие, но одна или две громоздкого формата. Выйдя на улицу, он потащил свой узел по Кембервелл-Гроув, по Чёрч-стрит. Видимо, он собирался идти так пешком до самой реки, но появилось такси, и он поднял руку. Доехав до моста Ватерлоо, он доволок узел до середины моста и развернул у перил. И одну за другой побросал картины в реку, глядя, как течение медленно уносит их прочь.

24

Накрывшись всеми одеялами, какие нашлись в доме, и двумя пальто, Ларри лежал в постели и не мог согреться. Он думал, что остаток ночи не сомкнет глаз в ожидании пустоты и бессмысленности нового дня. Но под утро организм сдался, и, когда Ларри снова открыл глаза, сквозь шторы сочился свет.

Шторы, что он задернул в тот первый вечер, когда Нелл пришла в его комнату, разделась и раскрыла объятия. Свет, что падал на полотна, над которыми Ларри работал многие часы затаив дыхание. Ничего этого больше нет: всей этой глупости, тщеславия, ошибок. Как дальше жить, лишившись всего? И зачем?

В такие моменты у Ларри было единственное прибежище. Он молился, когда умерла мать; молился, когда возникали трудности в школе, небольшие, но значимые, оставившие его в одиночестве, без друзей. Теперь он снова обратился к Богу своего детства за милостью и утешительным обещанием вечной жизни.