Родной. Чужой. Любимый

Сестра принесла смоченную нашатырём ватку. Саша вдохнула резкие пары и открыла глаза. Вопросительно смотрела на меня, словно прося подтвердить, что весь этот ужас ей приснился.

Медсестра не позволила нам остаться в палате. Помогла вывести маму в коридор, усадила нас на диванчик и посоветовала звонить.

– Если его состояние изменится – вам сообщат, – и ушла.

Не знаю, сколько мы там просидели, обнявшись, цепляясь друг за друга в поисках поддержки. Нас нашёл папа. Он уже переговорил с врачом и теперь пытался увести маму домой.

Бабушка сказала, что зайдёт за продуктами, не дело, если мы умрём с голода. И я напросилась с ней.

Папа с мамой, дедушкой, Гришкой и Джеком отправились домой, а мы двинулись к супермаркету.

Ба взяла тележку и покатила её вглубь супермаркета, а я прицепом шла за ней. Правда почти не смотрела по сторонам, не могла сосредоточиться. Я вдруг поняла, почему это случилось, и теперь мне требовалось подтверждение моей догадки.

– Ба, – спросила, когда она остановилась в молочном отделе, – это из-за меня?

Бабушка подняла голову, оторвавшись от изучения состава творога, посмотрела вопросительно.

– Если Тёма умрёт, я буду виновата, потому что он уехал из-за меня…

– Девочка моя, – она уронила куда-то пачку с творогом и обняла меня, а я уткнулась ей в грудь, всхлипывая, чувствуя, как слёзы катятся по щекам и падают на бабушкину блузку, – ты не виновата. Он сам выбрал профессию, и она ему нравится, уж можешь мне поверить. И самое главное – Тёма не умрёт.

– Обещаешь? – дрожащим голосом спросила я.

– Обещаю, – твёрдо ответила она. И я ей поверила.

* * *

Тёма проснулся через шесть дней.

Не знаю, как папе это удалось, но мы с мамой получили разрешение его навещать. К этому времени Тёмку уже перевели в отдельную палату.

Когда мы вошли, я даже не сразу поняла, что он уже не спит. Больше не было равномерного писка приборов и шипения воздушного клапана. Тёма дышал сам. И даже умудрился посмотреть на нас тусклыми глазами в красных прожилках – всё, что можно было разглядеть сквозь бинты.

– Сынок, – мама опять заплакала, а я встала рядом и обняла её, поддерживая. И постаралась улыбнуться Тёме сквозь выступающие слёзы. Всё будет хорошо, вместе мы справимся.

– Выздоравливай, Тёмка, мы очень тебя ждём дома, – сказала ему чистую правду.

Ба и деда забрали Гришку и уехали через две недели, когда довольный румяный врач, от которого пахло сдобными булочками, сказал, что опасности для жизни больше нет, но какой эта жизнь будет дальше – зависит от многих переменных.

А мы с родителями остались. Я позвонила Василию и извинилась, что так его подвела. Но он оказался человеком понимающим, ни разу меня не упрекнул и пожелал выздоровления Тёме.

Мы с ним проводили много времени, но не заговаривали о прошлом. Его ожоги и переломы заживали. Опасения вызывала только нога, но мы все надеялись, что операция поможет, и Тёмка снова сможет ходить.

Флоранс при мне приходила всего дважды и не задерживалась дольше пяти минут. Наверное, ей было сложно видеть своего жениха в таком состоянии, но я не могла ей сочувствовать. Мне казалось, что Тёму расстраивают эти визиты.

А потом ему сняли повязки с лица и груди.

Мы с мамой решили поехать к нему с самого утра, пришлось ждать, пока врач покинет палату. Нам доктор улыбнулся и сказал, что выздоровление идёт полным ходом, можно готовить пациента к операции на колене.

Когда мы вошли, улыбающийся Тёмка уже полусидел, поддерживаемый удобной больничной кроватью. Я сдержалась и не ахнула, но сильно сжала мамину ладонь. Её лицо посерело, но она улыбнулась Тёмке в ответ, хотя губы дрожали.

– Привет, – он не замечал наших, изо всех сил сдерживаемых эмоций, – наконец-то с меня сняли эти дурацкие бинты. Василёк, – так звали молоденького медбрата, – обещал принести зеркало.

– Как зеркало… – мама ещё больше побледнела и растерянно посмотрела на меня. – Может, не надо?

Я тоже думала, что с зеркалом стоит подождать, и прежде как-то подготовить Тёму к тому, что он увидит. Вся правая сторона лица, ухо, шея и часть груди представляли собой уродливый неровный шрам от ожога. Пострадавшее веко почти соединилось с нижним, оставив открытой чуть больше половины глаза.

– Здравствуйте, – Василёк с зеркалом просочился мимо нас.

– Не надо, – мы с мамой одновременно рванулись к нему, протягивая руки, чтобы отобрать зеркало.

– Почему не надо? – Тёмка насторожился и изменившимся голосом велел медбрату: – Давай сюда.

Зеркало он не выронил, и я удивилась его мужеству. Артём долго разглядывал себя, а потом криво улыбнулся и охрипшим голосом произнёс:

– Да я теперь Квазимодо.

Мы с мамой словно отмерли и принялись наперебой убеждать Тёмку, что косметическая хирургия сегодня способна творить чудеса, и вскоре у него будет отличное новое лицо, ещё лучше прежнего.

Но, кажется, мы перестарались, потому что Тёма резким жестом сунул зеркало в руки замершему испуганно Васильку и буркнул нам:

– Я не хочу новое лицо, хочу своё, прежнее.

– Тёмочка, ты уже не спишь? – разумеется, Флоранс выбрала наилучший момент, чтобы впорхнуть в палату, наполняя её запахом дорогих духов.