Родной очаг

— Ишь ты какие, — сказала Бахурка. — Столбы не украли, за них заплачено, а эти прилетели забирать.

Ганка отвернулась — тяжело ей сейчас было говорить. Бахурка продолжала:

— Такие острые да дошлые. Следовало бы их спросить, что они за люди, не сами ли они, часом, воры! Да разве мало теперь таких, что шастают везде да высматривают, где что плохо лежит.

Ганка молчала. А Бахурка, словно стараясь снять с себя какую-то вину, не успокаивалась:

— Хорошо, что завернули и поехали, а то попало бы им тут.

И Ганка не удержалась, гнев всколыхнул ее.

— Попало бы им, как же! — передразнила она Бахурку. — А кто, кто сказал про ту машину, а?

— Если бы знать… — пробормотала Бахурка.

— «Если бы знать»! — вновь передразнила Ганка. — Столько проканителились на свете, не могли жизнь свою устроить… «Если бы знать»! Подбили меня, обманули. Разве не сказали, что само счастье мне в руки плывет? Вот и приплыло.

— Если б знать…

— Жаль, что денег у вас не заняла, а то вы их только бы и видели!

Тут уж Бахурка рассердилась:

— Так ты хотела мне деньги не отдать?!

Юбку в руки — и айда. Очень обиделась Бахурка. Как ни говорите, от доброго сердца хотела помочь Ганке, она ж — на тебе! — деньги не отдала бы. А что, они у Бахурки лишние, можно не отдавать? Хорошо, что не одолжила, а то только бы и видела!

Через какой-то час снова подкатил газик — теперь уже с Семеном Балком. Капелька надежды, светившаяся в Ганкиной душе, погасла. Ведь Семен — это власть, с ним долго не поговоришь. Он по-хозяйски вошел во двор и, еще не увидев столбов, спросил хмуро:

— Что, бабка, краденое перекупаешь?

— Пусть воров ловят, пусть у них забирают…

— Мы заберем у того, у кого следует. У тебя заберем.

— Пусть мне заплатят.

И тот, с носом-закорючкой, отозвался:

— У нас украли — и мы же должны платить?

Шофер громко засмеялся, — у него были мелкие длинные зубы, похожие на переломленные пополам спички.

— Упираться не следует, — сказал Семен. — Правда на их стороне.

— А на моей что? — вскипела Ганка.

— Не надо было с ворами связываться.

— Вы, тетка, не переживайте за свои деньги, — опять заговорил длинноносый. — Мудрецы те у нас на примете, попадутся не сегодня завтра.

И, видя, что Ганка уже не сопротивляется, он вместе с шофером принялся грузить столбы. В это время Тодос и Мартоха опять вышли во двор и стали возле хаты. Ганка уловила на их лицах злорадство. Хотела дубинкой, что в руках у нее была, запустить в них, но сдержалась. Пусть захлебнутся чужой бедой, пусть.

— Ты, Ганка, не тужи, — между тем успокаивал ее Балко, ставший добрее и покладистей после того, как все закончилось мирно, без крика. — Мы тебя к ответственности привлекать не будем.

Она отвернулась, чтобы не видеть, как бревна, потихоньку укладывают в машину.

— Конечно, — продолжал Балко, — тот, кто скупает краденое, тем самым помогает ворам, нарушителям законности, но у тебя есть смягчающие обстоятельства: ты ни о чем не знала.

— Я ж… в долг купила, — через силу выдавила из себя Ганка.

— Т-так… Поторопилась. Как бы это тебе помочь? Слушай, бабка! Есть место сторожа в сельмаге. На работу нужно приходить не днем, а ночью. И руки не устанут, и приработок будешь иметь, как-нибудь потихоньку и соберешь на хату. Днем — в поле, а ночью возле сельмага. Так как, пойдешь? Ты женщина сильная…

— Если б я мужчиной была.

— Мужчине, конечно, легче, но и ты… И что в том сельмаге стеречь? Нечего.

— Если б у меня два горба было или две пары рук и две пары ног…

— Да ведь какая работа! На одной трудодни зарабатываешь днем, а на другой — спишь себе целую ночь, а за это деньги плывут! Тебе добра желаю, а ты не понимаешь.

Тодос и Мартоха исчезли только тогда, когда газик, оседая на шины, двинулся. Но все-таки выглянули на улицу, провожая его взглядом.

Лавка, или, как говорили в Збараже, сельмаг, стоит возле школы. Это приземистая глиняная хата, в которой когда-то жил не такой уж и зажиточный, но и не бедный человек Герасим Джус; в ту компанию, когда всех раскулачивали, раскулачили и Джуса, а самого сослали в холодные края. Неизвестно, потеплело ли в тех краях холодных или нет, но он так и не вернулся. Не вернулся никто и из его многочисленной семьи.

В Джусовой хате сначала была изба-читальня — собирали неграмотных збаражан и читали им учительницы газеты и брошюры. Перед войной избу-читальню превратили в сельмаг; в войну сельмаг стоял пустой, с выбитыми стеклами, без дверей; после войны некоторое время тут держали кур, потом, понабивав железные решетки, вновь «учредили», как говорил Семен Балко, сельмаг. Джусова хата, построенная крепко и надежно, осталась почти такой, как и была, но потому что ее не мазали и не белили, стояла ободранная и хмурая, и что-то волчье было в ее облике.