Родные гнездовья

— Який бис гоняет вас в таку стынь? — притворно-строго встретил их новый сторож — нескладный, длинный хохол Устин Кучуба, высланный в студеный край в 1905 году, да так и оставшийся помогать Артемию Соловьеву. — Скидайте шубки, башлыки, — суетился он. — Будемо чаи гонять та сладко баять, як тут гутарят.

— Устин Леонтьевич, все подрядчики вывезли лес из-за Печоры? — спросил Журавский.

— Усе, Андрей Владимирыч. Тилько Андрюха-Горлышко двадцать бревен не довез — запил, заедай его комар.

— Проследите, чтобы обязательно довез. Напомните сельскому старосте, что, если не довезет, деньги будут удержаны из общего подряда. Прошлогодняя весенняя гонка нам больше не нужна.

— То нужда гнала да чуть в острог не упекла... Ольга Васильевна, — вдруг спохватившись, повернулся Кучуба к девушке, — скильки вам рокив?

— Что? — не поняла Ольга.

— Двадцать два, — ответил за нее Журавский.

— Яка молода, а я вот стар стал... Не посчитайте за труд слетать с цибаркой на Печору за водой.

— Я схожу, — поднялся Журавский.

— Нет, Андрей Владимирович, схожу я, — быстро стала одеваться Ольга Васильевна, приметив, что вода в кадушке есть...

Как только пимы Ольги проскрипели под окном флигеля, Устин Кучуба подсел ближе к Журавскому и передал ему наказ, пришедший по цепочке связи.

— Вчера везли из Архангельска в Усть-Цильму московского юриста Жемчугова. Мне было поручено выйти на связь с ним, и я уходил на земскую станцию... Он сказал, мол, передайте добровольно ссыльному, — вы чули, як наши кличут вас, — что уси документы на Керцелли и Кириллова у него. Шо, як тико снимут конвой, вин прибуде до вас, Андрей Владимирович. К делу вин ще приобщив свово брата — архангельского адвоката.

— Все?

— Все, Андрей Владимирович. Наказал низко кланяться...

— Что еще, Устин Леонтьевич?

— Та посылочку наши просили свезти в Питер и привезть до нас... Вас там разыщут, шукать не треба... Сховаю посылочку в рюкзак, Андрей Владимирыч?

— Давайте, сам положу, — развязал рюкзак Андрей, принимая посылку из тайника.

— Жемчугов же сказав: «Пусть передаст нашим уси подробности по печорским углям...» Тилько я не учуял концовку, стражник помешал.

— Спасибо, мне все понятно...

...Зимний день на Печоре с воробьиный шаг, а потому Журавский не стал задерживаться у Кучубы. Наскоро перекусив, спешили они по проложенной лыжне в Чукчино.

«Оля, Оля, — думал Андрей, глядя в спину легкой, радостной девушки, — все ли ты обдумала? Вера, бросив детей, сбежала от меня, и во всем ли она виновата? Тебе же будет во сто крат труднее...»

— Андрей Владимирович, — прервала невеселые мысли Ольга, — вода у сторожа была, и рюкзак ваш стал тяжелее?.. — Она остановилась и вопросительно смотрела на Журавского.

Остановился и Андрей. Они были уже на виду деревни, и, видимо, разговор этот затевался неспроста. Да и не задала бы такой многозначительный вопрос девушка, не объяснись она в любви и не получи молчаливое ответное признание.

— Кто так странно назвал нашу деревню? — Ольга, поняв молчание Андрея как нежелание раскрывать тайну их отношений с Кучубой, поспешила сменить тему разговора.

— Охотники. Смотри, Оля: на пятки деревне наступает тайбола, простирающаяся до Урала, перед глазами же — Запечорье, раскинувшееся до Тимана. Здесь были глухариные тока. Глухарь по-зырянски — чукчи. Печорцы-устьцилемцы превратили это название вначале в «чухчу», а потом в «чухарь».

— Все-то вы знаете.

— Далеко не все, Оля. Язык — это сокровище, которое надо оберегать пуще золота. А что в рюкзаке, милая девушка, — я и сам не ведаю. Знаю одно: надо доставить в Питер.

— Зачем вам, ученому, политическая борьба? Неужто вам не хватает научной?

— А возможно ли их разделить? Рябушинский вкладывает деньги в поиск горных богатств, но далеко не с научными целями, хотя и делает это через научное общество. За годы правления Сосновского англичане выловили в Белом море более трех миллионов пудов ценной рыбы, а Архангельск закупил у норвежцев полмиллиона пудов трески. Тут и наука, и браконьерство, и грабеж русского народа!

— Все это верно, Андрей Владимирович, — вздохнула Ольга.

— А что неверно?

— Борьба слишком опасна, а у вас дети-полусироты. Я бы их никому не отдала — мне они роднее родных.

— Все ли ты, Оля, обдумала? — легонько приобнял девушку Андрей.

— Когда все обдумывают, тогда не любят, — припала к нему Ольга. — Я же безумно люблю.

— Кого, Оля?

— Журавского, мой милый.

— Оля, — легонько, необидно отстранил ее Андрей, — давай подумаем вместе: того ли ты любишь?

— Как это понять?

— Я не дворянин и не Журавский.

— Это я знаю, Андрей, — отмахнулась девушка.

— Я не тот Журавский, который восторженно ступил на берег Печоры десять лет назад, — продолжал Андрей. — И не тот, что лазил по отрогам Урала и Адака. Не тот, который ездил на Таймыр и замерзал в просторах Большой Земли.

— Кто же вы?

— Я частица старообрядцев, униженных зырян, обреченных на вымирание кочевников. Частица, впитавшая их боль. Именно эта боль и не разлучит меня никогда с печорцами. Она может погнать меня на костер, под пули...

— Я давно чувствую это, Андрей.