Родные гнездовья

— Что «но‑о‑о»? Я с тобой? Шалишь, брат! Ты свой ясак продавал Мартину Ульсену, представителю англичан, за золото. Все это, Тафтин, занесено в реестры фирмы, где ты письменно поклялся, что пушнина благоприобретенная. Не я посылал, и не я ездил в Петербург за «Дарственной», Тафтин! В петлю полезешь один! — рубанул ладонью воздух генерал.

Тафтин как-то неестественно дернул лопатками, подобрал ноги и сполз на колени.

— Спа-аси, Ник‑о‑о... — колотилась непослушная челюсть в такт подергиванию седой лысеющей головы.

Действительно, Чалов — один только Чалов — знал, как спасти Тафтина: для этого надо уничтожить и улики, и обличителя. Чалов не только знал, он мог это сделать. О том и просил могущественного друга Тафтин.

— Все от-от-дам... Всю жи‑жи... — подползал к туфлям Чалова Тафтин.

— Спасение в твоих руках, в голове... Слушай: сегодня, уже сегодня, загремят пушки на нашей границе...

— Где‑с?

— Слушай! Я дам в Усть-Цильму сигнал — там тоже грохнет выстрел... Завтра ты выедешь по тракту и через четыре-пять дней будешь там. Понял? Твое дело доехать вовремя. Взять у Иголки улики, припугнуть, заставить его говорить, что он помешанный эсер, сведший счеты с Журавским... Понял?

— По-онял, — уверенно кивнул головой Тафтин. — Как зовут Иголку?

— Задачин, писарь Задачин. Знай, Петр: состав окружного суда выехал на завод Ульсена. Грохнет выстрел, Бибиков даст телеграмму: допросить и судить Задачина на месте. Прыгин высветил Иголку. Они могут схватить его раньше... Понял, Тафтин? Надо успеть! Крыков и Задачин будут знать о твоем выезде. Гони, если хочешь жить, Петр Платович. Запомни: ты привез указания от эсеров. В тундру больше ни шагу! Го‑ни!

Когда дверь за Тафтиным закрылась, Чалов убрал со стола пакет и газеты, оправил рубашку, надел пиджак и, оглядев себя в зеркало, щелкнул сухими длинными пальцами.

— Тэк-с! Если уж быть генералом-жандармом, то с пользой! Надо выйти к гостям, надо послать телеграфную шифровку в Усть-Цильму...

* * *

На следующий день, в два часа пополудни, на станции появился пристав Крыков. Если учесть то, что быстрый бег взмокшего коня будоражит и всадника, поведение его было естественным: нервно-встревоженным, резким, хамоватым. Узнав у сторожа Кучубы о том, что все рабочие, нанятые из числа политических ссыльных, находятся на запечорских пожнях, он успокоился и чуть подобрел:

— Не было бы счастья, да несчастье помогло... — скороговоркой выразил пристав свое удовлетворение сообщением Кучубы. — Хотя и пересчитать бы вашего брата не грех, — спохватился он.

— Та хиба ж мы сами не перечтем семь-то душ? Завтра успенье — все як один явятся.

— Вот то-то и оно, что завтра успенье... Где писарь? Списки рабочих у него? Сходи — пусть явится ко мне со списками.

— Та вин в канцелярии, прошли бы сами...

— Жарко. Пойду на берег, пусть придет в беседку. — Крыков, кинув конский повод на штакетину и захлестнув его петлей, не оглядываясь, крупно зашагал прочь от Кучубы.

Письмоводитель Николай Задачин, как точно по штатам станции именовалась его должность, услышав от Кучубы о приказе Крыкова явиться со списками политссыльных в беседку, засуетился, задвигал ящиками стола, а потом закричал на сторожа:

— Чего встал? Сказал — и уходи!

Пожилой словоохотливый добродушный Кучуба осуждающе покачал головой и молча вышел — не нравились ему, ох не нравились ни внезапный приезд пристава Крыкова, ни суматошное поведение большеухого писаря. Но что делать? Ясно было одно: в беседке, построенной Журавским на оголенной стрелке Хлебного ручья, разговор Крыкова с писарем не подслушаешь.

«Не подслухаешь... Не подслухаешь... — размышлял Кучуба, неслышно удаляясь по коридору от двери Задачина. — Но и вин не може мене бачить. Ключ от его комнаты у мене в кармане...»

Ключ они изготовили с Прыгиным недели три тому назад, когда выследили Задачина, укладывавшего в тайник почту. Выследили они и того, кто взял эту почту — местного паренька Оську-Голыша. Ясно было, что Задачин снимает копии с переписки, с архива Журавского. Это не оставляло сомнений в принадлежности писаря к охранке, окончательно выявило его нацеленность на Журавского. Однако и после этого заведующий станцией не дал тронуть Задачина.

— Выявил себя — это хорошо. Больших секретов в моем архиве нет, но разговаривать с ним будет легче. Следующую тайную почту прошу доставить мне, — попросил Журавский Прыгина с Кучубой.