Родные гнездовья

Прыгин, руководивший теперь всеми работами на метеостанции, не стал настаивать на отстранении Задачина от дел по ряду причин: видимо, то, что нужно было отправить Чалову из переписки Журавского, агент уже отправил, к успению же ждали на станции Калмыкова, который должен был найти хотя бы одного бывшего ссыльного мезенца, который мог подтвердить преступление Задачина. Пока же договорились обезоружить Задачина, выкрасть у него наган. Кучуба, пристально ощупывая глазами писаря, установил, что Задачин вооружается с наступлением темноты, днем же наган оставляет в комнате. Однако в последнюю неделю Задачин не выходил из главного корпуса, где в смежных комнатах на нижнем этаже размещались канцелярия с кассой и жилье письмоводителя. Бледный до синевы писарь метался из канцелярии в свою комнату, ел всухомятку, отказавшись от общего питания. Сославшись на нездоровье, он избегал встреч со всеми, даже с самим Журавским. Сердобольная Устя приносила «убогому» то миску щей, то молока, то чая. Но приносила в канцелярию, ибо в комнату Задачин не пускал и ее. Это усложняло задачу Кучубы. Прыгин, скрывая план разоружения Задачина, предупредил Андрея о странном поведении «ангела-хранителя», как между собой называли они агента Чалова.

— Вижу, вижу, Николай, — отмахнулся Журавский. — Дайте мне закончить монографию «Печорский край», и я займусь Николаем Ивановичем. Займусь. Он должен помочь нам, Николай! Ты знаешь, к какому убеждению я пришел? — загорелись глаза Журавского.

— К какому? Что «ангел» не может убить и мухи?

— Я не о том, — досадливо поморщился Журавский. — То, что России не быть могущественной без освоения богатств Севера, — это верно. Но верно наполовину, а то и менее того!

— А что верно полностью?

— То, что богатства могут быть освоены только в революционно преобразованной России. В России социалистической!

— Я рад за тебя, Андрей, — влюбленно смотрел на друга Прыгин, — но безнадежно надеяться на издание монографии с такой концовкой.

— Я понимаю это, — согласился Журавский. — Потому я написал так: «Говорят: северные земли — земли будущего. И да и нет — это земли будущих людей России!» Я не надеюсь на издание монографии теперь, — выделил слово Андрей, — потому послал в Географическое общество квинтэссенцию из нее. Юлий Михайлович обещал издать... Вас же прошу помочь Ольге сберечь архив, сберечь монографию, воспитать детей, если...

— Мы должны сберечь тебя, Андрей! — вырвался крик отчаяния у Прыгина. — Но ты связываешь нам руки.

О том последнем откровенном разговоре Прыгина с Журавским знал старый Кучуба и не спускал глаз с Задачина. Укрывшись в кладовой, устроенной в самом конце коридора, Устин ждал, следил в оконце, когда «ангел-хранитель» побежит из канцелярии в беседку к Крыкову.

Крыков, все еще потный, взъерошенный, встретил Задачина вопросом:

— Следят?

— Кто? Где? — заозирался по ближним кустам писарь.

— Эк вымотали тебя, — подернул черными усами пристав. — Крышка тебе, Задачин, коли не исполнишь сегодня приказ самого. С завтрашним рейсом парохода приезжает Калмыков... Он был в Мезени, в Архангельске...

— Какой приказ? «Дарственная» у казначея... Как ее...

— Погодь, Иголка, — поморщился сытый краснолицый Крыков. — Казначей вчера привез на станцию все, что хранил. Журавский сразу после успения едет в Архангельск. Ясно?..

— Возьму. Ключи у меня... В дупле будет. Зачем сами-то сегодня — следят же! — взмолился Задачин.

— Чего им следить, коль знают они все, — оборвал Крыков писаря. — Тебе приказ: «уколоть иголкой»! Приказ самого, понял?

— Нет, нет! — замотал головой Задачин. — Выкра-аду «Дар-дар‑р...» — голова писаря дернулась от пощечины в одну сторону, потом в другую.

— Щенок! — шипел пристав, зажав Задачина в угол беседки. — Ще-енок! Если не сделаешь — и с камнем на дно Печоры... Убьешь — спасем. Как тогда... Спасать тебя едет из Архангельска Тафтин. Знай: сегодня не исполнишь приказа — завтра и искать тебя не будем! Пусть политики с тобой расправляются.

— Меня, ме-ня уб-уб...

— Не убьют. Выстрели где-нибудь около своей комнаты. Запрись, не подпускай... На станции телефон — вмиг сообщат в управу. Я сразу же буду, заберу тебя с собой.

— В камере уб-уб... — никак не мог произнести страшное слово Задачин.

— А ты со-ображаешь, Иголка, — поддразнил пристав. Но потом, посерьезнев, добавил: — В камере кокнуть могут — это ты верно надоумил. Своего я тебе туда подсажу — не даст тронуть, оберегет тебя этот бугай до Тафтина. Но одно знай, Иголка: без верного выстрела я тебя арестовывать не буду. Не за что — сам понимаешь! Искать тож не буду — бесполезно... Иди.

Ни вечером, ни ночью Задачин не выполнил приказ Чалова. Это, пожалуй, была самая страшная ночь для Задачина: Кучуба слышал сдавленные рыдания, стоны, подвывания писаря, не нашедшего в своем тайнике нагана.