Родные гнездовья

Летопись начиналась с описания приезда выговских иноков на печорскую Пижму. День за днем Иоанн рассказывал в ней о росте братии, о хозяйских и иных делах. В лето перед самосожжением было записано: «...с божьей милостью в сусеки ссыпано ржи, овса, гречи, ячменя — общим счетом четыреста мер... наткано двести одиннадцать холстов... семги усолено тридцать шесть бочек. Сена поставлено более двух тысяч вытей... Скота в зиму пущено сто тридцать четыре головы, да триста овец, да двенадцать тягловых лошадей...»

— Нил Семенович, сколько пудов в одной выти? — спросил Журавский.

— Двадцать.

— Почему так называется мера веса сена?

— Конский воз энто.

— Тогда, пожалуй, понятно. Только, вероятно, не «выть», а «вить». Свивать, увивать сено на санях. Стало быть, тысячу шестьсот пудов зерна и более сорока тысяч пудов сена снимали монахи с этих земель, да льняной пряжей обеспечивали себя полностью!

— Знамо дело, на то они и велики пожни... — Нил оборвал себя на полуслове и прислушался к голосам на улице.

Четвертная — мать родная,
Полуштоф — родитель мой,
Четвертиночка — сестричка,
Спроводи меня домой, —

полупьяно с бахвальством пропел звонкий молодой голос. Непонятный припев прокричали в несколько голосов, явно приближаясь к дому наставника Нила.

Андрей не знал, что с того самого времени, как сожгли здесь себя предки Нила, петь, веселиться и даже рожать в Скитской было строго запрещено — все это делалось в соседних деревнях, — но и он удивился разухабистой частушке не меньше наставника. Меж тем в избу ввалились четверо веселых парней, не ожидавших, видимо, застать отца и дядю дома.

— Ах вы вражины эки! — кинулся в угол наставник, схватил узловатую палку и огрел ею высоченного парня. — Это тебе, Ефремко! — успел он вытянуть второй раз вдоль мелькнувшей в дверях спины. — На колени! — загремел Нил на сыновей.

— Рекрут жо я, — попытался оправдаться Киприян.

— На колени!!! — взъярился, разбушевался в гневе наставник на ослухов, рушивших вековые устои.

Великовозрастные, могучие Киприян и Клеон, а за ними и подросток Сидор молча опустились на колени, отвернувшись от гостя и братана Амоса. Нил с маху, с утробным рыком бил палкой по спинам так, что и Журавскому стало больно. Андрей вскочил и с криком: «Не сметь! Не сметь!» — встал между Нилом и его согбенными сыновьями. Нил, казалось, еще с большей яростью поднял суковатый батог над головой Журавского... Андрей не шелохнулся, а только округлившимися глазами искал взгляд рассвирепевшего Нила. И нашел...

— Не встревал бы ты, вьюнош, — устало произнес наставник, медленно опуская палку. — В моленную! — приказал он сыновьям. — Семь лестовок кажинному... На Ефремку епитафию наложу, из моленной не выпушшу! Вековые устои вздумал рушить! — клял Нил племянника...

Перед зимним путем, когда должны были увезти рекрутов в солдаты, пьяный Ефрем обморозил ступню правой ноги. Пальцы, помертвев, болели долго и нестерпимо. Измученный Ефрем, сломленный болью, страхом потерять ногу и стать калекой, прискакал к Нилу и поклялся перед образом Николая-чудотворца посвятить себя служению богу, стать достойным преемником дела праотца Иоанна.

Глава 3 НАСТАВНИКИ

В Петербург Андрей вернулся 22 сентября, начисто забыв в сумятице событий длинного и трудного пути, что в тот день ему исполняется двадцать лет. Летние месяцы промелькнули мгновенно, но, если перебирать их по дням, они были полны, как интересно прожитая жизнь.

Однако этот вдвойне памятный день не был забыт тетей Машей — Марией Ивановной Шпарберг, урожденной Журавской. Муж ее, отставной капитан Николай Шпарберг, умер, и она жила с сыном Михаилом на пенсию в Петербурге неподалеку от Мещанской, где в квартире отца и матери продолжал жить Андрей. Собственно, из бывшей генеральской квартиры, наем которой стоил пятьсот рублей в год, Андрей, по договору с домовладельцем, оставил за собой только бывший кабинет-библиотеку отца, имевший входы из гостиной и общего коридора. Дверь гостиной новые жильцы закрыли, и у Андрея получилась комната с отдельным входом. Тетя Маша, прочитав телеграмму о дне его приезда, загодя погрузилась в хлопоты. Сына, только что возвратившегося с институтской практики, она послала известить университетских друзей племянника.

— Ты, Миша, пригласи только Андрюшу да Диму, — наказывала она сыну. — Андрей не любит пустого шуму и толкотни.

На вокзале московский поезд встречали Михаил Шпарберг — студент Института инженеров путей сообщения и сокурсники Андрея — Григорьев и Руднев. Тетя Маша ждала их с именинным тортом в комнате Андрея в доме 23 по улице Мещанской.

— Покорителю ледяной пустыни положен при встрече оркестр, — шутил подвижный, веселый и модно одетый Андрей Григорьев. — Но лучше мы тебя отогреем в дружеских объятиях!

— Видели бы вы эту ледяную пустыню! — радуясь встрече, смеялся Андрей. — Я больше обливался там потом, чем мерз!

— Тебя согревал жар наших сердец, Андрей...