Родные гнездовья

— Кхе, кхе... Давайте договоримся так: экспедиционное снаряжение, карты, приборы и командировочные удостоверения выдадут вам научные общества; найдем вам и денег, но не более тысячи рублей... Увы... — развел руками Чернышев. — Мало, очень мало...

— Но это куда лучше, чем ничего.

— Только, Андрей Владимирович, с результатами исследований прошу ознакомить научные общества...

— Две предыдущие экспедиции я провел целиком на свои средства, но все, что добыл, сдал в Общество естествоиспытателей...

— Ну и что? Договаривайте, — заметив заминку Журавского, попросил Чернышев.

— Получил оплеуху...

— За новые гипотезы? — рассмеялся Чернышев.

— Да...

— Это, батенька мой, удача. Подумайте на досуге... Сколько слов в вашем словаре? — вдруг спросил он. Для Андрея вопрос был настолько неожиданным, что он переспросил: о каком словаре речь?

— Какой вы составляли в тундре.

— Но это так... для себя. В нем пока около шестисот слов...

— Готовьте его к изданию за счет Географического общества. Согласны без гонорара?

— Господи, какой может быть гонорар — словарь не окончен и не имеет той ценности...

— Докончите — переиздадим. А ценность для науки будет огромной, если только ей растолковать два слова: Пымва-Шор и Шом-Щелья, — твердо произнес зырянские названия академик.

* * *

Что заставляет северян жить и клясть Север, клясть и жить на Двине, на Мезени, на Печоре, то величая ее Мати-Печора, то ругая распоследними словами? И сбежит иной от лютой стужи, от леденящих душу хиусов и сиверков, от короткого комариного лета. Но минет полгода, год — такими милыми и родными покажутся ему бескрайние синеющие лесные дали, с темными провалами падей, рассох и щелей; так ему захочется плыть по просторам Мати-Печоры или в узкой стремнине какой-нибудь Мылы, что будут казаться невыносимо горькими и яблоки, и ананасы...

Было бы понятно, если бы это, не поддающееся здравому рассудку, чувство было присуще только исконным, коренным северянам, у которых, как говорят печорцы, вся родова, все корни издревле вросли в печорские берега. Ан нет! Приедет русский человек туда посмотреть на дикость, на первозданность, на муки людские... И на тебе — застосковал по ним: тянут его к себе печорские дали, ставшие родными гнездовьями.

«Что это? — в сотый раз задавал себе вопрос Андрей Журавский перед рождественскими каникулами начавшегося 1904 года. — Чары, волшебство, зов, болезнь?» Слово «чары» он относил к действию на него не всего Печорского края, а только одного живого существа там, — Верочки Рогачевой. Каждый вечер, читая ее очередное письмо, Андрей уносился в Печорский край и наконец не выдержал: попросил согласия ее родителей на брак. Согласие было получено. На 7 января назначили в Архангельске венчание. В рождественские каникулы ему надо было отправиться по железной дороге из Петербурга через Москву и Вологду к берегам Белого моря.

Мчалась в Архангельск с родителями Верочка сквозь семисотверстную тайболу, через таежную деревеньку Мылу, тиманские взгорья под переливчатый звон колокольчиков на резвых печорских конях.

На свадьбу в Архангельск Андрей пригласил всех своих родственников, хотя тесные связи после смерти родителей поддерживал только с Михаилом Ивановичем, с тетей Машей и ее сыном Михаилом. Два брата отца: дядя Костя из Тирасполя и дядя Павел из Одессы, обремененные семьями и старческими недугами, прислали телеграммы, не обещая приехать ни в Петербург, ни тем более в Архангельск. Один только дядя Миша — старейшина рода Журавских — пожелал благословить племянника лично. Он сообщил, что за три дня до рождества будет в Москве поездом из Харькова.

На встречу с дядей Андрей выехал один, заручившись согласием Шпарберга, Григорьева и Руднева быть ко дню венчания в Архангельске. Журавский настоял на этой поездке двоюродного брата и сокурсников не только ради скрепления брачного союза — он считал эту поездку в Архангельск подготовкой к длительной и трудной экспедиции, а потому поручил им часть снаряжения перевезти сейчас. В поездке друзей был скрыт и немалый дипломатический маневр: Михаил, Андрей и Дмитрий познакомятся с добрейшими тестем и тещей Журавского, живущими в «центре гиблой ледяной пустыни», и успокоят своих родителей, наконец-то согласившихся отпустить их на край света, куда Андрей собирался уже в третий раз.

* * *

В привокзальной сутолоке Журавский боялся разминуться с дядей, к счастью, Михаил Иванович увидел Андрея, как только тот вступил на перрон.

— Здравствуй, Андрюша, — обнимал он его у дверей вагона, не обращая внимания на сутолоку. — Думал, что при путанице на телеграфе ты не сумеешь встретить меня, но, оказывается, иногда и на Руси связь работает исправно! Как военный, люблю ясность диспозиции: с кем в Москве, с кем в Архангельск? Ты где остановился?

— В Москве один, в Архангельск обещали приехать Миша Шпарберг и два университетских друга. Остановился я, дядя Миша, в гостинице Мамонтова, в двухместном номере, с расчетом на вас. Возьмем извозчика?

— Разумеется... С моими ногами, — вздохнул Михаил Иванович. — Каковы твои планы в Москве?