Родные гнездовья

— Да, — согласился казначей, — «горка» — это именно усть-цилемское диво. Такого больше нигде не увидишь. Да не многие и знают о ней, а уж в столице и подавно.

— Удивили меня, Арсений Федорович, люди: как они степенны, даже величавы! В пристоличных деревнях по престолам пьяный разгул, увечные драки, а здесь — невиданный спектакль, разыгрываемый всем селом! Откуда это? Знаете, что всесильный Победоносцев[3] написал на прошении первопроходца Сидорова об оживлении Севера?

— Нет, не доводилось слышать.

Журавский достал записную книжку, полистал.

— Вот: «На Севере живут только пьяницы, сутяги да недоимщики!»

— Ха-ха-ха, — весело рассмеялся казначей. Однако Журавский был серьезен и, переждав смех, продолжил:

— На чрезвычайно интересной «Записке» Сидорова две резолюции: Победоносцева и генерал-лейтенанта Зиновьева, который добавил: «...Север не заселять, а расселять надобно!»

— Не были они тут, — все еще улыбался казначей, — вот небылицы и пишут.

— И бывший воспитатель царя Александра Третьего Зиновьев, и Победоносцев — образованные люди. Зиновьев, скорее всего, написал так, прочтя «Путешествия» Шренка, бывшего здесь по заданию Академик наук...

— Не ведаю, Андрей Владимирович, не ведаю — дальше учебников гимназии не продвинулся в науках. Отец мой, священник из-под Архангельска, и того знал меньше...

— Папа! Папа! — донесся к ним девичий голос. — Тятя!

Андрей обернулся и совсем близко увидел двух миловидных «княгинь».

— К тебе староста приехал... Дома ждет... Здравствуйте, — низко поклонились «княгини» Андрею, вмиг вспыхнув румянцем.

— Здравствуйте, — ответил Андрей, рассматривая девичьи наряды и любуясь их красотой.

— Кира и Вера, — назвал девушек казначей. — Кира — моя дочь, а Вера — дочка здешнего исправника Рогачева. Гимназию в Архангельске кончают... Вот что, стрекозы: я оставляю на ваше попечение Андрея Владимировича, коль идти мне надо. Вас же, — повернулся Арсений Федорович к Журавскому, — прошу на ужин в мой дом. Кажись, и попутчик будет, так что извольте быть.

— Спасибо, Арсений Федорович, удобно ли?..

— Удобно и надобно. Кира, Вера, приведите гостя. — Казначей вышел на дорогу, привычно подхватил трость под мышку и, поднимая легкую пыль босыми ногами, зашагал в нижний конец села.

— Идемте, идемте в хоровод, — схватила Андрея за руку Вера. — Кира, бери Андрея Владимировича за другую руку, — командовала она.

Журавский, влекомый порывом, встал в хоровод, а потом разыгрывал роль Вериного жениха, подпевал девушкам, впитывал, вбирал в себя дивное празднество...

* * *

Казначей Нечаев жил в собственном новом доме, срубленном из отборного запечорского сосняка в один этаж. Фундамент дома и нижние венцы были сложены из могучих лиственниц, твердевших с годами до крепости костей ископаемых мамонтов. Передние комнаты дома не по-северному широкими окнами смотрели на Печору, на ее постоянное молочно-голубое сияние, сотканное из незакатных летних дней и зимних сполохов.

— За стол, за стол, Андрей Владимирович, — торопил гостя хозяин, — не обедали, поди? Да и мы, ждавши-то вас, оголодали. Прошу в красный угол, — усаживал казначей Андрея и старосту цилемского сельского общества, куда входило пять деревень.

— Кира, потчуй гостью там, у себя...

Ужинали по-крестьянски: сосредоточенно, без вина и лишних слов. Когда гости насытились, хозяин сказал:

— Вот и попутчик вам до Трусова, Андрей Владимирович — Ефимко-писарь, как кличут тут, а так-то он Ефим Михалыч. Надежный...

Андрей тайком рассматривал своего будущего попутчика: рослый, плечистый, в темной рубахе с серебряным крестом, выпущенным поверх нее на черненого серебра цепи, с окладистой курчавой бородой и ровно подрезанными под горшок черными волосами, староста являл собой крепость старой веры и человеческое достоинство.

— Мне остается только поблагодарить вас, Арсений Федорович, и вверить свою судьбу в руки Ефима Михайловича, — поднялся из-за стола Журавский.

— Благодарствуем, — непонятно к кому обращаясь, поднялся и староста. — Токо допреж скажу: тяжко будет, коль не хаживал ты по нашим местам, — теперь уже явно к Андрею обращался староста. — Комарье, жаришша, каменья да крутики, — недоверчиво смотря на щуплую, почти детскую фигуру Журавского, перечислял Ефим Михайлович будущие беды, — так что ты, парнишшо, не взыщи.

— Нечто подобное, Ефим Михайлович, я испытавал уже в Финляндии.

— Ну, коли пытаной, тогды друга говоря... Это ведь я к чему, — пояснил староста, — наши отчи любили говаривать: допреж переправы за реку, договорись на берегу...

Андрей заспешил к Устине Корниловне, чтобы успеть хоть немного поспать и собраться в неведомый, манящий новизной путь к Тиману.

«Как жаль, что нет со мной Андрея и Дмитрия», — подумал Журавский, засыпая под пологом в просторных сенях северного дома.

* * *