Родные гнездовья

— Перенос станции — это ответные действия, Семен Никитич. Все делается для того, чтобы выбить почву у нас из-под ног. Мне нужно обязательно ехать и в Архангельск, и в Петербург! Здесь мы ни станцию, ни Прыгина не спасем.

Сгущались сумерки. К вечеру с высветленного, продутого весенними ветрами неба упал мороз, превратив оконные стекла в тончайшую серебряную чеканку.

Андрей сидел над густо исписанным листом бумаги, рассеченным, как тогда, после приема Столыпиным, прямой чертой на продольные половины. Вверху жирно выделялись заголовки: «В Архангельске», «В Петербурге». Не изменив давней привычке, Журавский, приняв решение о поездке, составил четкий план ее. В плане все действия выглядели продуманными, строго логичными. Главной пружиной плана был суд над Тафтиным: грандиозная афера лжецаря должна была привлечь внимание прессы, и следовательно общественности, России.

Из Архангельска ползли слухи, что новый губернатор, нарушив народную примету о воронах, не выклевывающих друг другу глаза, вызвал из столицы ревизию и приступил к проверке финансовой деятельности губернского казначейства. Сразу же вскрылось: Ушаков с Сосновским присвоили триста тысяч рублей, ассигнованных правительством на строительство дорог, баз, порта, на колонизацию Новой Земли. Ушаков скоропостижно умер. Начальник канцелярии губернатора Борис Садовский бежал из Архангельска в неизвестном направлении. Слышно было, что ветеринарный инспектор Керцелли в связи с разразившимся скандалом подал в отставку. Все это были слухи самых последних дней, но достоверность их можно было проверить только в Архангельске. Однако, что бы там ни говорили, Андрей знал: вскрытие преступления — это только надводная часть айсберга. Нужно открыть весь айсберг!

В кабинет неслышно вошла Ольга и из-за спины Андрея смотрела на исписанный лист.

— Ты решил ехать в Архангельск?

— Да, родная, — спокойно ответил Андрей.

— И в Петербург?

— Да, моя Берегиня.

— У тебя нет разрешения на поездку. Но я знаю, это тебя не остановит...

— Я буду просить разрешения у тебя.

— Я разрешаю... сквозь слезы, зная, как это нужно и как это опасно. — И слезы закапали на ладонь Андрея, поднесенную Ольгой к губам.

— Берегиня, родная моя Берегиня! — Андрей повернулся, приподнял голову, посмотрел в мокрые, но ясные глаза Ольги. — Что бы я без тебя делал?

— То же самое, — выдохнула Ольга. — Андрей, обещай нам и в этом бою сберечь себя. Заручись поддержкой нового губернатора, вспомни, как он помог тебе летом...

Действительный статский советник Сергей Дмитриевич Бибиков, назначенный губернатором Архангельской губернии вместо смещенного камергера Сосновского, начал осмотр своих владений летом прошлого, 1913, года с Печорского, самого дальнего уезда. Трудно сказать, чем руководствовался пятидесятилетний образованный, наблюдательный губернатор при составлении плана обследования Печорского края, но многих уездных чиновников он изгнал еще до приезда в Усть-Цильму. Изгнан был и исправник Ульяновский, правящий больше нагайкой, чем разумом. Журавский, сказав, что новая метла всегда чище метет, остался равнодушным к этим перемещениям. Обрадовался он только тогда, когда лесничим в уезд заявился улыбающийся всем своим круглым лицом Эммануил Павлович Тизенгаузен — тот самый Тизен-Могучий, который сломал пусковую рукоятку на мотоботе Владимира Русанова, пытаясь запустить бездыханный мотор, когда шквальный ветер уносил их от Новой Земли в Карское море. Выбросив с досады сломанную рукоятку за борт, Эммануил Павлович схватился за весла и двенадцать часов кряду не выпускал их из рук, пока не пристали к берегу. С тех пор и прозвал его Владимир Александрович «Тизеном-Могучим».

Тизенгаузен был старше Журавского на десять лет, но на Севере, изгнанный за крамолу с последнего курса Петербургского университета, Тизем-Могучий обосновался в том же, 1902, году. С тех пор они много раз встречались с Андреем: то в доме Василия Захаровича в Архангельске, то в Обществе изучения Русского Севера, то здесь, в Усть-Цильме, где еще при исправнике Рогачеве ссыльному Тизенгаузену было дозволено обучение детей. И вот снова Эммануил Павлович был возвращен в Усть-Цильму, но уже не учителем, а лесничим, что было, несомненно, и рангом выше, и открывало большие возможности для помощи Журавскому и станции.

И помощь была оказана. Но надоумил Тизенгаузена оказать помошь станции губернатор Бибиков. Надоумил неожиданным образом...

На встречу нового губернатора Журавский в Усть-Цильму не выехал. Тогда Бибиков сам по только что проведенной телефонной линии от Усть-Цильмы к станции велел сообщить, что завтра — на второй день приезда губернатора в уездный центр — в полдень он посетит станцию Журавского.