Родные гнёзда

Подарив мне карабин, отец одновременно с тем поручил мне охоту на крыс в этих свинятниках, причём для поощрения за каждую убитую и представленную ему крысу я получал по 2 копейки. Летними каникулами, когда я был свободен от учебных занятий в корпусе, я все дни проводил на этой интересной охоте, убивая ежедневно по несколько десятков крыс. Охота эта, однако, была не так проста, как казалась с первого взгляда. Едва раздавался первый выстрел моего карабина — негромкий сухой щелчок, как все свиньи, крепко спавшие после дачи корма и наполнявшие своим храпом все помещения, одновременно с испуганным храпом вскакивали на ноги, и надо было минут пять, чтобы всё это свиное население успокоилось и снова уснуло. От всхрапа и испуга свиней пугались и крысы, немедленно скрывавшиеся по норам, и надо было иногда довольно долго ждать, чтобы они опять появились и принялись за месиво, оставшееся от свиного обеда в корытах. Помимо этих вынужденных антрактов, отнимавших много времени, я принуждён был тщательно выцеливать мою «дичь», так как по условию с отцом я обязан был для получения премий предъявлять трупы убитых мною крыс, за каждый же даром израсходованный патрон с меня взыскивалась копейка штрафа.

Крысы на рану были очень крепки, и даже смертельно раненные, они немедленно скрывались в нору. Скоро, однако, я так набил руку, что стал убивать крыс пулей в глаз и почти не делал промахов.

Мало интересуясь свиньями, которых я не люблю, я мальчиком не отдавал себе отчёта в том, что откармливаемые толстухи страдали поголовно ожирением сердца и были чрезвычайно слабонервны, так что многим из них достаточно было внезапного волнения, чтобы они кончались на месте от разрыва сердца.

Летом, когда откормленных для продажи свиней грузили на телеги по одной на каждую, чтобы везти на станцию железной дороги, над усадьбой стоял невероятный свиной вопль, так как, чтобы взвалить свинью на телегу, на неё бросались сразу четыре сильных скотника, валили её на землю, связывали ноги и затем взваливали на телегу, прикрутив к ней верёвками. По дороге на станцию свиней полагалось поливать водой, во избежание солнечного удара, и всё же, несмотря на все эти меры предупреждения, около 5% из них приезжали на станцию мёртвыми, погибнув, как крестьяне говорили, «от жары», но в действительности от сердечной слабости и испуга. Всё это я понял много позже, в первый же месяц охоты на крыс я не обращал на свиней никакого внимания, в результате чего было обнаружено две дохлых толстушки, причём вызванный по этому случаю ветеринар никак не мог определить причину их смерти, хотя вскрытие установило в обоих случаях разрыв сердца. Постепенно выяснилось, что даже негромкий выстрел моей франкотки до такой степени пугал слабонервных свиней, что их ожиревшие сердца не выдерживали шока и они, вскочив после выстрела, ложились, чтобы уже больше не встать.

Прятались после выстрела и крысы, но не от звука карабина, похожего на щелчок, а от шума, который поднимали после него свиньи. Волей или неволей приходилось и мне после этого прекращать охоту.

Через пятнадцать-двадцать лет после этого во время охот в Галиции, на Кавказе и в Туркестане, ожидая появление кабана или медведя, я часто вспоминал крысиные охоты моего детства, на которых я ожидал появления дичи с неменьшей охотничьей страстью и замиранием сердца.

Алёша‑Календарь

Это Русь сермяжная,

С Господом в душе.

Голытьба бродяжная,

Сказка в шалаше…

Судьба отвела мне счастливый удел родиться и провести детство и юность в родной усадьбе. Ни в каком другом кругу старой России детвора и молодёжь не пользовалась таким привольем, как мы, дети состоятельных помещичьих семей. Высший придворный класс дворянства жил вблизи столицы, обычно проводя лето где-нибудь в Гатчине или Петергофе, где молодёжь жила, стеснённая этикетом этих высокочиновных мест. Молодое поколение низших классов — купечества и крестьянства, уж не говоря о горожанах, с раннего детства несло известные обязанности, помогая родителям в их ремесле. И только мы, беззаботные «барчуки» и «панычи» Великороссии и Малороссии, были в буквальном смысле счастливым и вольным племенем.

К этому надо добавить, что, подрастая, мы с братом стали страстными охотниками, что поощрялось отцом, как наследственная и понятная ему черта, охота же в отношении свободы давала самые широкие возможности.