Родные гнёзда

— Приходиться-то приходилось, барчук, но только уж тут в Рассее, когда мы с барином-покойником после службы к себе в брянскую вотчину вернулись. Ну что ж, тогда наши места много лесистей были, чем теперь. Ну вот, охотились мы недалеко от Сосновки. Хорошие и дремучие были там леса, и сосна росла не простая, красная — «лутица». А надо вам сказать, что перед этой охотой руку я ножом порезал, так что ружья нельзя было в руки взять, да и дома тоже оставаться не приходилось. Барин, царство ему небесное, не любил без меня охотиться. И порешили мы с ним, что буду я заправлять на охоте кричанами. Выравнял я их в цепь, указал, что делать, а сам остался на конце крыла. Пробираюсь это я себе потихоньку и слушаю, как кричане орут, и думаю: сатана и тот из леса убежит от такого шума. Глянул невзначай наверх, а на макушке сосны огромный-преогромный медведь сидит — спасается, но только медведь не простой, а такой преужасно большой, что я глазам своим не поверил. И тот медведь был весь белый с небольшой только желтинкой. Ну, думаю, это недаром господь меня сюда одного навёл, значит, не пришло время этому пастырю жизни лишиться. Вышел я на полянку, смотрю на него да удивляюсь, как только дерево держит такую махину. А лукавый меня всё подмывает: «Закричи! Закричи! Зови стрелков». Однако перемогаюсь, стою на месте и молчу. Уж и облава вся мимо меня прошла, и только было собрался я крикнуть — глядь, медведь поднял правую лапу, да словно и погрозил мне с дерева: «Иди, дескать, добрый человек, с богом, так-то дело будет лучше и для меня и для тебя!» Что ж, батюшка, каюсь, согрешил я тут, обманул я своего господина — смолчал, да и после никому ни слова не сказал об этой оказии. Правда, и охота наша была в тот день удачлива — битого зверя девать было некуда. Видно, что сам медвежий князь постарался для меня заместо благодарности. Да и меня самого господь после тоже взыскал. И года не прошло, тоже по осени, пришлось мне опять быть в том лесу на пчельнике и ружьё со мной было двухствольное. И сколько я из него ни стрелял до того, ни разу не осекалось. Вот иду я по лесу, да и вспоминаю медвежьего пастыря. А уж вечерело, глянул я — прямо передо мной из-за кустов и поднимается что-то белое… выше да выше! Смотрю: пастырь медвежий самый тот, которого я от беды отвёл. Только тут, как поднялся он на задние лапы, показался он мне ещё больше и страшнее. Чисто душа у меня оборвалась и шапка с головы вверх полезла. А уж он совсем надо мной стоит, да как рявкнет, словно громом ударило, а у меня словно мороз промеж плеч прошёл. Скинул я ружьё, нацелился ему в левую грудь, да оба курка и спустил сразу. Слышу «тик-тик» — осечки, подломились тут подо мной ноги, вспомнил я отца, мать и весь свой род-племя, и жду смерти… А пастырь подошёл ко мне, пригнул голову, словно присматривался, рявкнул ещё разок, так что подо мною земля дрогнула, да и пошёл себе в лес на задних ногах, переваливаясь, а сам в потёмках белеется в полдерева стоячего. Отошёл сажен на пять, повернулся опять ко мне, да и махнул лапой. Ни дать, ни взять, как в тот раз, когда он на сосне сидел, дескать: «Ты, добрый человек, тогда меня не тронул, таперича я тебя не трону — ты меня не выдал, а я тебя. Так дело у нас и кончилось.

После этого рассказа старого егеря минуло десять лет, а сам он уже покоился на нашем деревенском кладбище, когда вокруг усадьбы по всему округу распространился слух, что в Дурневской степи появился «заячий князь». Дурневская степь, хотя и давно распаханная, представляла собой кусок земли в 20 кв. вёрст, на котором не было ни одного человеческого жилья. В нескольких местах её перерезывали глубокие овраги, густо заросшие дубовыми кустами, в которых водились волки и во множестве жили лисицы и зайцы.

Громадного зайца, которого народная молва окрестила «заячьим князем», встречали в этих местах несколько лет подряд, как крестьяне, работавшие в полях, так и многие охотники с борзыми. От этих последних он уходил, словно насмехаясь, оставляя далеко позади себя, «как стоячих», лучших собак. Встретил его раз и я вместе с моим неизменным товарищем по охоте и кумом Алексеем-кучером, но так как это случилось в туманный и сырой осенний день, то мы отнесли необыкновенную величину зайца к оптическому обману, обычному в тумане, который, как известно, увеличивает предметы.

Судьба, однако, свела меня с заячьим пастырем ещё раз и в момент, когда я этого меньше всего ожидал. Было это на Рождестве 1912 года, в сезон так называемой «охоты на засидках», когда глубокие снега заставляют зайцев жаться к человеческому жилью, так как на полях они не находят больше себе пищи. С вечера и до рассвета в лунные ночи они приходят кормиться к овсяным скирдам, сохранившимся в наших местах на зиму для корма лошадей. Здесь косых и стреляют из засады охотники.