Родные и знакомые

Багау отыскал взглядом толстую колоду, белевшую над сочной зеленью травы. В ней, как и во множестве других притенённых деревьями ульев, кипела незримая работа. Весь пчельник был охвачен невнятным гулом. Багау залюбовался своим богатством. Но долго любоваться было недосуг. Он взял из рук сына лукошко, для порядка проворчал:

— Нет, что ли, потяжелей?

— Готово! Рой сел! — возвестил Гильман.

— Сколько сегодня было роений?

— Двадцать восемь, — ответил Локман и выразительно посмотрел на братишку. Но тот, не замечая предостерегающего взгляда, возразил:

— Рассказывай сказки! Тридцать же!

— Какие тридцать? Забыл, что два роя в ульи вернулись?

— А, и правда… — спохватился Гильман.

У них был уговор скрыть от отца, что упустили два роя. Гильман, забыв об этом, едва не испортил дело. В действительности было тридцать роений. Но мальчишки замешкались, не успели приготовить лукошки и соответственно случаю одеться — два роя снялись с деревьев, на которые было сели. Как ни стучали камешками, посадить их обратно не удалось. Поднялись в небо две чёрные тучи и устремились в сторону гор. Мальчишки, разинув рты, как галчата, смотрели вслед, пока тучи не растаяли вдали.

В это время Байгильде, работник Багау-бая, был на соседней пасеке, отлучился, чтобы помочь сыновьям подрядчика Ахмади. Он заметил промашку мальчишек и, вернувшись, пригрозил:

— Вот скажу вашему отцу. Зачем упустили?

У Локмана с Гильманом был такой унылый вид, будто топор в воду уронили. Байгильде сжалился:

— Ладно уж… Недаром говорится, что крылатую тварь арканом не повяжешь. Отцу ничего не говорите — начнёт ворчать. Эти рои никуда не денутся, в ваши же борти попадут. Откуда бы пчёлам браться в лесу, как не отсюда?

Мальчишки повеселели и уговорились: о случившемся — ни слова.

К вечеру, решив, что пчёлы в поздний час роиться уже не станут, Байгильде ушёл домой. А тут взял да и вылетел ещё один рой. Мальчишки как раз суматошно готовились ловить его, когда подъехал отец.

Багау взялся за дело сам. Он надел на голову защитную сетку, плотно обвязал бечёвками рукава. Чтобы защитить руки, натянул варежки. С лукошком, подцепленным к поясу, полез по лесенке на вяз. Добравшись до места, повесил лукошко на сучок чуть ниже роя и начал осторожно сбрасывать в него пчёл большой деревянной ложкой. Рой был уже почти весь ссыпан, как вдруг сучок, на котором висело лукошко, обломился. Задевая ветви и кувыркаясь, лукошко полетело вниз.

— Ах, какая досада! Сучок-то, оказывается, гнилой, — пробормотал Багау-бай и крикнул сыновьям: — Эй! Быстро! Прикройте лукошко!

Локман и Гильман, путаясь в траве, вымахавшей им по пояс, побежали к вязу. Но было уже поздно. Высыпавшийся из лукошка рой грозно поднимался с земли. Пчёлы мгновенно напали на мальчишек, и они, отчаянно взмахивая руками, пустились наутёк к шалашу. В воздухе над всей пасекой замельтешили чёрные точечки, жужжание поднялось такое, словно из ульев одновременно вылетел десяток роев. Разъярённые пчёлы облепили лошадь, привязанную к шалашу. Она забилась, вскинулась на дыбы, оборвала поводья и, дико взбрыкивая, умчалась с пасеки.

— Лошадь! Ловите лошадь! — кричал с де рёва Багау-бай.

Да где уж там — ловить…

Понемногу пчёлы успокоились. Какая-то часть роя рассеялась, разлетелась, другая — вернулась в свой улей.

— Ах, какая досада! — вздыхал Багау-бай, сбрасывая возле шалаша пчеловодческое облачение. — Да обернётся потеря прибылью!

Пора было идти домой. Гильман вытащил из шалаша заткнутый за лубок узелочек с остатками хлеба, взял янтау — деревянный сосуд, в котором утром принесли катык. Но прежде чем уйти, Багау заглянул в омшанник, осмотрел висевшие там лукошки с посаженными в них днём роями, расспросил, из каких ульев они вылетели.

Направились домой. Впереди широко вышагивал Багау-бай, за ним семенили сыновья.

Местность, по которой они шли, называется Узяштинскими вырубками. Здесь несколько пасек. Расположены они по обеим сторонам пересекающей лес дороги на красивых полянах — травянистых островах среди разрежённых человеком деревьев. Днём на вырубках неумолчно звучат воинственные вопли и охотничьи кличи мальчишек. Здесь им привольно для игр. В полдень, сменяя друг друга на пасеках, они ходят купаться на Узяшты, а потом, добыв мёду из улья поспокойней, «подобрей», пьют чай.

Сейчас вокруг тихо. Лишь каркнет порой на дереве ворона, да постукивает по дереву на шагиахметовой пасеке сторож Янмырза: выпало свободное время, и он мастерит бадейку, квашню или бочонок для кумыса — это его побочный промысел. Старик живёт на вырубках всё лето, присматривая и за соседними пасеками.

Пройдя уже довольно приличное расстояние, Багау нашёл на дороге свою седельную подушку.

— В стойло, значит, направилась эта свинья, — сказал он об убежавшей лошади, сунув подушку под мышки. — Получилось по присловью: приехал в седле — обратно топай по земле.