Родословная большевизма

И, конечно, новые философы не поколебали представителей господствующей, особенно в Америке, школы советологов, которые доказывают преемственную связь советского строя с царской Россией, которая, дескать, со времен татарского владычества всегда была восточной деспотией. Ученым этим советологам, ослепленным враждой ко всякой России, не приходит в голову, что сталинщина и фашизм «планетарные перегонные кубы, где вот уже полвека испробуются новые формы власти». Непонимание это объясняет постоянные ошибки Запада в отношениях с коммунистическими странами. Грозную опасность распространения марксизма-ленинизма от края до края земли эта западная школа советологии объясняет будто бы унаследованным русскими от монголов стремлением к мировой империи. Как в этом сомневаться? Почитайте Маркса, говорят они.

«Не в суровом героизме норманнской эпохи, а в кровавой трясине монгольского рабства зародилась Московия, и современная Россия является не чем иным, как преобразованной Московией… монгольское рабство было той ужасной и гнусной школой, в которой сложилась и возвысилась Москва. Она добилась своего могущества лишь благодаря тому, что достигла виртуозности в искусстве раболепствовать. Даже после своего освобождения от монгольского ига, Москва, даже под личиной хозяина, господина, продолжала играть свою традиционную роль раба. И, в конце концов, Петр Великий сочетал политическое искусство монгольского раба с гордым честолюбием монгольского повелителя, которому Чингис-хан завещал миссию завоевания мира…»

Так вот, в октябре 1917 года эта обруселая татарская государственная традиция соединилась с особой русской, отнюдь не марксистской, а «ткачевской» революционной традицией. Отсюда и пошел и стал и есть архипелаг ГУЛАГ.

Самое удивительное: русские историки-евразийцы, а они-то, в отличие от Маркса, Россию любили, так же, как он, думали, что татарское иго было школой, в которой возвысилась Москва, только в их представлении это была хорошая школа: «Без татарщины не было бы России»; «Свержение татарского ига» (заметьте иронические кавычки) свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву; произошло чудо превращения татаро-монгольской империи в русскую, чудо обрусения и оправославливания татарщины; прими монгольские ханы, потомки Джучи, православие, и не Москва, а Сарай оказался бы духовным и культурным центром русской земли. Значение золотоордынской державы в русской истории не меньше значения империи Карла Великого в истории европейской.

Правда, в отличие от марксистов, евразийцы правильно считали большевистский режим не видоизмененной Московией, а одним из последствий европеизации. И все же «под лавой коммунизма они вскрыли фундаменты русской народности». Большевистская революция осуществила, дескать, многие начала русского народного права, и большевистские законодательные памятники ближе к правосознанию русского народа, чем законодательство Империи. Как многие тогда эмигранты, евразийцы верили: революционный кризис приведет к «выпрямлению русской исторической линии», и большевики, вопреки своей воле, творят национальное дело. Надо только оправославить выдвинутый революцией новый правящий слой, и все будет хорошо.

Евразийцы идеализировали мировую Империю Чингис-хана, основанную, по их мнению, на справедливости и равенстве. Каждый должен работать столько же, сколько сосед. Богатые и бедные, каждый по способностям, служат государству, и бедный защищен от несправедливых притеснений богатого. Евразийцев не смущало, что у древних монголов были рабы, в рабство обращали военнопленных и целые побежденные роды. Были и крепостные. И если до избрания Тэмуджина ханом всех монголов еще и встречались монгольские роды, которые не знали «ни больших, ни малых, ни плохих, ни хороших, ни голов, ни ног», то в военно-административной Империи Чингис-хана если и было равенство, то только в том, что и нукеры, и багатуры, и нойоны, и простые араты, и рабы, и русские князья все одинаково считались холопами Великого Хана и были обязаны ему рабским повиновением. «Сын Бога» и самодержец, «умножаемый в мощи своей небом и землей», он господин их жизни и смерти и хозяин всей земли, вся необъятная империя — его вотчина.

Карл Маркс внимательно читал рассказ французского путешественника Франсуа Бернье, врача при дворе Великого хана Ауренгзеба. Согласно Бернье, вся земля принадлежала императору, кроме домов и небольших приусадебных участков, которыми он позволял своим подданным располагать по их усмотрению. Но, как правило, не было «ни моего, ни твоего», и не было «ни больших сеньоров, ни парламентов, ни административных трибуналов, как у нас». По наблюдению Бернье, такой порядок вел к упадку земледелия и коневодства и к обнищанию крестьян и государства.

Но это была уже вторая половина XVII века, и хотя основатель монгольской империи, правнук Тимура Бабур, считал себя потомком Чингис-хана, Великие ханы, которые сами именовали себя по-ирански шах-иншахами, в сущности больше уже не были монголами.