Родовое проклятие

Вернулся Вадик, не нашел меня и стал смеяться и кричать: «Чудик, ты где?». В комнату заглянул сонный Генка «Что за шум а драки нет?». Вдвоем они быстро обнаружили пропажу; и Вадик обнял меня, я оказалась целиком окутанная шторой и забилась, как рыба в сачке.

– Испугалась? – шепнул он, – ну все, пойдем спать.

Он действительно честно уснул, отвернувшись от меня, а я пролежала с ним рядом, боясь дышать, боясь шевельнуться, пролежала остаток ночи, все вслушиваясь в себя, в свое тело, кожу; а слышала только губы Вадика, словно намертво напечатавшие на мне следы своих поцелуев.

Это было осенью.

А в новогодние праздники две мои ближайшие подруги лишились девственности (кажется, так принято говорить?). Одна – со своим парнем; другая – с дежурным врачом в аэропорту.

Она как раз ко мне в гости летела. Погода не летная, самолет посадили где-то в Минводах. Ночь, одинокая девчонка и скучающий дежурный врач… а самолет все не выпускали… а они все болтали, до конца смены врача, потом поехали к нему домой.

Он – тридцатилетний холостой мужчина очень красиво ухаживал за ней: зажег свечи, поил шампанским, носил голую на руках по комнате… Она отдалась доброму доктору на раскладном диване, и успела-таки прилететь ко мне на Новый Год!

Вокруг меня все совокуплялось, любило, горело страстью, и все – кроме меня, уже знали, что это такое.

Плюс – Леночка, из-за которой я лишилась Вадика на 8-е Марта… А может, просто время пришло…

Апрель.

Мы остались вдвоем, в комнате, где был потушен свет и только одна кровать у стены.

Мы легли целомудренно одетыми и даже повернулись друг к другу спинами но: кровать стояла у самой стены, а точнее – вплотную к раскаленной батарее, и я с этой батареей оказалась лицом к лицу, потому что спина моя соприкасалась со спиной Вадика. А на мне: водолазка, колготки и ватное одеяло сверху.

Я попыталась повернуться, и через минуту моя спина была мокрой от пота, я повернулась и легла на спину; Вадик, словно ждал начала этой мучительной возни, развернулся и теперь смотрел на меня поблескивая глазами и улыбаясь.

– Жарко, – пожаловалась я.

– Сними водолазку, – предложил он.

– Иди на мое место…

– Не люблю спать у стенки.

– Хорошо…

И он помог мне стянуть водолазку.

Мы принялись целоваться, он быстро разделся до трусов, обнял меня под одеялом:

– Разве тебе удобно в колготках? – спросил немного насмешливо, горячо дыша мне в ухо.

Мой лоб покрылся испариной, я лежала вытянувшись, как стрела, оттого, что ни колготки, ни белье уже не могли защитить меня от горячего и твердого отростка, повелительно упершегося в мое правое бедро. Он возник неожиданно, где-то в постельных дебрях и существовал словно бы совсем самостоятельно.

«Вот как это бывает» – пронеслось у меня в мозгу, в то время, как Вадик стаскивал с меня колготки, за ними последовал лифчик… скоро совсем ничего, ничегошеньки не осталось, и я не поняла, когда же он успел…

Потом я раскрылась и приняла его в себя, и зажмурилась от непривычной тянущей боли, и слезы брызнули из-под плотно прижатых ресниц, и была прикушена губа, потому что хозяин мог услышать, и обе руки резко взлетели вверх и назад, и намертво вцепились в металлическую грядушку кровати…

И все…

Когда я одевалась у меня все дрожало: ноги, руки, стучали зубы, болел низ живота, и было нестерпимо стыдно.

Мы воровски выскользнули из его дома, едва рассвело; и только тогда, когда мы шли по еще непроснувшемуся городу, я почувствовала то, что позднее назову желанием, оно тяжело пульсировало во мне, поселившись где-то очень глубоко, там, где было мое изначальное, женское, истинное, там где была я сама, настоящая – маленькое звено в длинной цепи смертей и рождений многих, бывших до меня, любивших, рожавших и снова любивших…

Я шла, едва переступая ногами, с трудом несла свое лоно, сразу ставшее тяжелым и горячим.

Вадик разбудил во мне желание, но так и не смог его удовлетворить, ни разу. Все-таки хорошо, что я не вышла за него замуж. С ума бы сошла от ревности и неудовлетворенности.

Так было всегда, и потом, когда их лица мелькали передо мной как окна проносящегося мимо скорого поезда, что я могла понять, почувствовать: равнодушие, раздражение, даже омерзение… Они ничего не давали мне, только брали, только…

Валерка был лучшим из них, он умел вызывать во мне некое подобие оргазма, как мне казалось. Может, поэтому я жила с ним так долго?

Все-таки оргазм возможен только тогда, когда любишь. Никакой, даже самый техничный секс не способен вызвать в женщине того блаженного состояния, когда она качается волнах Великого Океана, и каждая клетка ее тела подчинена ритму и изгибам вечных волн…

Сначала – горячая судорога изливается из лона, достигая макушки, сладко замирает в мозгу и, отхлынув, повторяет набег.

Сергей говорил о Прекрасном Белом Цветке, который распускается в момент величайшего блаженства, пронзающего двоих. Но я не видела цветов, я плыла и говорила ему об этом, задыхаясь от некогда казавшегося невозможным, а теперь обретенным, подаренным, или возвращенным… и никак не удавалось поверить в греховность любви.